Интервью After Empire с профессором Тартуского университета Андреем Макарычевым – об отсутствии регионализма в российской науке, мировоззренческом противоречии России и Европы, и о том, чем может кончиться новая холодная война.
After Empire: Андрей Станиславович, помимо исследования европейских проблем Вы также автор ряда работ о политической ситуации в различных российских регионах. Почему, на Ваш взгляд, в России не сложилось полноценного и развитого регионоведения, несмотря на большое региональное многообразие страны? Даже термин «регионализм» фактически запрещен – его подозрительно отождествляют с сепаратизмом, хотя в европейских социальных науках он активно изучается.
Андрей Макарычев: Я вижу две причины – академическую и политическую. Первая состоит в том, что изучение российского регионализма так и не вышло за пределы стандартов «провинциальной науки». 1990-е годы ушли на то, чтобы хоть как-то понять состояние региональных исследований в крупнейших научных центрах Запада и попытаться приспособить проблематику российского регионализма к уже имеющимся теоретическим подходам. Были сделаны первые, начальные шаги в сторону международного (прежде всего европейского) сообщества исследователей регионализма и федерализма. Местные ученые в российских регионах делали свои эмпирические исследования, но мало кто понимал, как их можно конвертировать в интеллектуальный ресурс, востребованный за пределами России – например, в виде cepьезных научных проектов или публикаций. Гораздо более популярными были попытки сделать экспертное знание товаром для продажи на внутреннем политико-технологическом рынке, который постепенно стал схлопываться и перестал нуждаться в подпитке со стороны академического сообщества. Поэтому большая часть того, что публиковалось в первое десятилетие после распада СССР, представляла собой просто адаптацию зарубежных концепций к российским реальностям. Это было интересно внутри страны как косвенное доказательство нашей причастности «нормальному миру», но вызывало гораздо меньше интереса за ее пределами. По сути, в академической среде анализ внутренних процессов, разворачивавшиxся в России, был востребован в основном специалистами по area studies, а более конкретно – экспертами по постсоветской политике. Для более широкой академической публики эти темы так и остались относительно периферийными и малозначимыми в плане каких-то прорывных идей, новаций или обобщений. Что касается политической составляющей, то она стала доминировать после того, как Россию постигла «вертикаль власти» с последующей изоляцией от внешнего мира. В этих условиях сами региональные структуры управления стали постепенно закрываться от любого внешнего взгляда, включая академический, и качественно изучать их стало практически невозможно. Постепенно в региональных научных кругах стало появляться фактическое цензурирование дискуссий (особенно после начала российско-украинского конфликта в 2014 году), что привело к деградации всей инфраструктуры социальных наук, включая исследования регионализма.
After Empire: Задаю этот вопрос многим собеседникам, и теперь хотелось бы услышать Вашу версию: почему в постсоветской России так и не возникло настоящей федерации?
Андрей Макарычев: Этого не случилось в силу нескольких причин. Во-первых, региональная самостоятельность и автономия стали прочно ассоциироваться с сепаратизмом и чеченским сценарием. Во-вторых, региональные лидеры не смогли сформировать некий «общий знаменатель» во взаимоотношениях с федеральным центром. Коммуникация между регионами была и остается крайне слабой. В-третьих, среди региональных элит не нашлось того или теx, кто мог бы взять на себя функции лидеров через ту или иную форму представительства интересов всех регионов, а не только своего собственного.
After Empire: В интервью карельскому изданию «Черника» Вы говорили: «Приграничность для Кремля – источник выдуманных угроз, а не ресурс развития». Сегодняшняя ситуация в Карелии подтверждает Ваши слова – республикой ныне правят силовики, а не сторонники сотрудничества с европейскими соседями. Как Вы полагаете, этот российский изоляционизм имеет политическую перспективу?
Андрей Макарычев: Он имеет политическую перспективу только в рамках нынешнего режима власти как его органичная часть, несовместимая с самой идеей Европы как нормативного и инклюзивного пространства. Именно здесь мы видим гигантское расхождение между Россией и Европой: то, что для ЕС с самого начала было политикой соседства в условиях глобализирующегося мира, для Кремля видится как внешнее вмешательство недружественных сил.
After Empire: Ваша точка зрения о ближайших 6 годах – Россию ожидает дальнейшее погружение в застой, репрессии, тотальный централизм и имперские амбиции, или возможны какие-то более позитивные перемены? Возможно ли пробуждение региональных гражданских сообществ, подобных тем, которые активно действуют в европейских странах?
Андрей Макарычев: Никакого оптимистического сценария я пока не вижу. На нынешних президентских выборах тема регионов вообще никак не звучит – ее заглушили такие cюжеты, как гонка вооружений, ура-патриотизм и имперские амбиции. Демократическая оппозиция как была раздроблена, так и остается таковой, причем в значительной степени действуя за пределами страны. Haчалась реально вторая холодная война, только в России – с еще большим уровнем милитаризации сознания, чем в советские времена. Возвращение тем регионального развития в общероссийскую повестку дня возможно только через мощный кризис всей модели централизованного управления. Если нынешняя изоляция продолжится как системное явление, если Москва будет приоритетно тратить свои ограниченные ресурсы на военные операции за пределами России, создавать новые дорогостоящие системы вооружений и инвестировать в пропаганду – тогда нам нужно будет более внимательно присмотреться к опыту кризиса и конечного распада СССР. Причем не только с чисто научной точки зрения.
(Беседу вел Вадим Штепа.)
