5 февраля 2018 года временно исполняющий обязанности главы Дагестана Владимир Васильев подписал указ за номером 20 об отставке республиканского правительства. Случись такое кадровое решение в любом другом регионе России, на него, скорее всего, не обратили бы особого внимания. В контексте приближающихся президентских выборов кадровые изменения, призванные продемонстрировать готовность власти к позитивным переменам, не являются чем-то необычным.
Республика особой важности
Но Дагестан – особая история. Эта республика играла и играет на российском Северном Кавказе особую роль. Дагестан — самый большой по площади северокавказский субъект РФ и единственный, имеющий выход к морю. Она граничит с Азербайджаном и Грузией, двумя странами Закавказья, имеющими большое значение для внешней политики Москвы (хотя каждая по-разному). Активное вовлечение России в ближневосточные процессы и ее активная роль на Каспии значительно повышают геополитическую капитализацию Дагестана.
Именно эта республика является самой населенной на российском Кавказе. По данным на 2017 год здесь проживает более трех миллионов человек, а по плотности населения дагестанский уровень в семь раз превышает среднероссийскую норму. Республика — не просто многоэтничный, а самый многоэтничный регион в России. На его территории проживают представители нескольких десятков этносов, от относительно крупных (как аварцы, даргинцы или кумыки) до немногочисленных народов, порой составляющих всего лишь несколько или даже одно село (кубачинцы). При этом Дагестан — единственное национально-государственное образование в составе РФ, в котором нет «титульной» этнической группы, а само его название переводится на русский, как «страна гор».
Именно это образование в составе России, пожалуй, наиболее ярким примером процесса постсоветской «реисламизации» для регионов с доминирующим мусульманским населением. В течение двух десятилетий после распада Советского Союза количество мечетей в республике увеличилось в 60 раз! Впрочем, эта статистика не передаст всех деталей, нюансов и сложностей дагестанского религиозного возрождения. Как бы то ни было, а в общественной жизни и на уровне «повседневности» исламский фактор стал играть значимую роль. Любой чиновник в Дагестане вне зависимости от того местный он или приезжий, неизбежно столкнется с ним вне зависимости от своего личного отношения к данному явлению.
Не следует забывать, что в массовых представлениях самая крупная северокавказская республика ассоциируется с политической нестабильностью и отсутствием безопасности. По количеству террористических актов она долгое время удерживала своеобразное «лидерство», хотя на протяжении 2017 года и было отмечено некоторое снижение таких инцидентов.
Впрочем, дополнительной остроты кадровому решению Владимира Васильева прибавил тот факт, что в день появления его указа сотрудниками ФСБ были задержаны глава республиканского правительства Абдусамад Гамидова, его заместители Шамиль Исаев, Раюдин Юсуфов, а также экс-министр образования Шахабас Шахов. Незадолго до этого 3 февраля Советский райсуд Махачкалы арестовал главного архитектора дагестанской столицы Магомедрасула Гитинова по подозрению в превышении полномочий, а 21 января по делу о земельных махинациях был арестован махачкалинский мэр Муса Мусаев. В Дагестане работает группа прокурорских работников из Москвы и других регионов России. Их действия уже квалифицируются в СМИ, как масштабная зачистка республиканской элиты. И, скорее всего, открытые резонансные дела не последние.
Можно ли говорить о том, что центр решил окончательно и бесповоротно разгромить пресловутую дагестанскую «клановость» и превратить республику в некую образцово-показательную модель санации чиновничьего класса? К каким последствиям могут привести подобные меры?
Между «коренизацией» и вмешательством Москвы
На первый взгляд, череда громких и скандальных отставок, арестов и уголовных дел напрямую связана с приходом на пост руководителя Дагестана Владимира Васильева. Президент РФ Владимир Путин 3 октября 2017 года принял отставку его предшественника Рамазана Абдулатипова и выдвинул на должность временно исполняющего обязанности главы турбулентного региона лидера фракции парламентского большинства «Единой России». Фактически он получил карт-бланш на обновление дагестанской политики. После того, как 6 февраля Васильев внес в республиканский парламент на утверждение в качестве премьер-министра кандидатуру Артема Здунова (на следующий день депутатский корпус одобрил ее), два ключевых поста в самой крупной северокавказской республики оказались в руках управленцев, не родившихся и ранее не живших в ней. Новый дагестанский премьер – уроженец Казани и до своего утверждения занимал пост министра экономики Татарстана.
Сегодня в публикациях, посвященных ситуации в Дагестане, ключевым словом стала метафора «варяг». Более того, санация внутри дагестанской элиты воспринимается, как нечто уникальное. Между тем, более тщательный анализ показывает, что эта оценка далека от реальности. По справедливому замечанию политолога и публициста Константина Казенина, «федеральный центр не в первый раз устраивает антикоррупционную зачистку в Дагестане». В этом контексте он упоминает о миссии генерала Владимира Колесникова двадцатилетней давности. Однако есть и более свежие примеры. Пять лет назад Кремль инициировал назначение на пост главы республики Рамазана Абдулатипова. И хотя Рамазан Гаджимурадович родился в Дагестане (он — этнический аварец из Тляратинского района), главных высот в своей карьере он добился в Москве. Тогда за год до зимних Олимпийских игр в Сочи Абдулатипов рассматривался, как фигура, способная стабилизировать положение дел в Дагестане, в том числе и посредством внутриэлитной санации. Комментируя нынешнюю ситуацию в республике, он особо подчеркнул, что в бытность главой проблемного регионе «поменял 26 глав районов, два раза поменял правительство». Свои посты в разное время покинули такие политические «тяжеловесы», как экс-мэр дагестанской столицы Саид Амиров, глава Дербента Имам Яралиев, руководитель Пенсионного фонда РФ по Дагестану Сагид Муртазалиев. И все эти отставки прошли на фоне громких уголовных дел и арестов.
Прошло пять лет и новый глава республики снова стоит перед задачей борьбы с коррупцией, клановостью и управленческой неэффективностью. Как в свое время были поставлены перед ней Абдулатипов и «десант» силовиков во главе с Колесниковым. Стоит заметить, что схожие вопросы время от времени поднимались и в других северокавказских республик. Колебания между «коренизацией» (то есть опорой на региональные элиты, демонстрирующие лояльность центру) и попытками «наведением порядка» из Москвы вообще являются отличительной чертой северокавказской политики.
В Чечне в 1999-2000 годах полномочным представителем Правительства РФ в ранге федерального вице-премьера работал Николай Кошман (сделавший успешную карьеру в железнодорожных войсках). И после его ухода в республике друг друга сменяли премьеры русского происхождения, не связанные с республикой (Станислав Ильясов, Михаил Бабича, Анатолий Попов, Сергей Абрамов). Фактически они выполняли функции некоего «ока государева», но по мере укрепления позиций сначала Ахмада Кадырова, а затем его сына Рамзана в итоге была выбрана иная модель — предоставление региональной элите де-факто особого статуса. При этом центр сквозь пальцы смотрел на инкорпорирование вчерашних сепаратистов (таких как Магомед Хамбиев) в пророссийский чеченский политкласс. Пытавшиеся фрондировать по этому поводу главы Наурского и Шелковского районов Чечни — Сергей Пономаренко и Анатолий Стороженко долго на своих постах не задержались, и уже в январе 2001 года ушли в отставку.
В 2008 году Борис Эбзеев, юрист, судья Конституционного суда РФ был при поддержке Москвы «десантирован» в Карачаево-Черкесию. Несмотря на свое этническое происхождение (карачаевец) он воспринимался, как «варяг», поскольку своих главных карьерных вершин добился за пределами КЧР. И оказавшись на новой должности, он попытался нарушить существовавшие в республике принципы этнического квотирования, назначив на пост главы правительства не черкеса (как было принято), а этнического грека. На посту главы республики он продержался в течение трех лет, но сломать существовавшую норму, так и не смог. В итоге на его место пришел более гибкий прагматик Рашид Темрезов, не заинтересованный в радикальной перекройке сложившихся внутриреспубликанских балансов.
В январе 2002 года президентом Адыгеи стал известный предприниматель Хазрет Совмен. В то время глав регионов выбирали всенародно, но в Москве особо и не скрывали, что видят его противоположностью «этнократу» Аслану Джаримову. Однако прошло всего несколько лет, и именно Совмен стал противников объединения республики с Краснодарским краем. И доминирование адыгейцев в администрации (притом, что русские составляют в республике численное большинство) никуда не делось. Во многом по схожим алгоритмам (хотя все они не тождественны друг другу) в Ингушетию в октябре 2008 года был «десантирован» ее нынешний глава Юнус-бек Евкуров, а в Кабардино-Балкарию в октябре 2014 года — Юрий Коков. Оба политика сделали успешную карьеру в рядах вооруженных сил и системы МВД. К слову сказать, в свое время в КБР также были «внешние» премьер-министры Андрей Ярин и Александр Меркулов (оба прошли через работу в полпредстве в тогдашнем Южном федеральном округе).
Кланы — это не только коррупция
Таким образом, мы видим, что Москва постоянно колебалась между стремлением вмешаться в дела северокавказских республик и предоставлением им определенной неформальной автономии. Правда, и в том, и в другом случае, за этим не стояло целостной стратегии развития, как всего региона, так и отдельно взятого субъекта федерации. И не исключено, что после очередной «встряски» дагестанской элиты, определенные элементы общественно-политической системы республики сохранятся. И здесь важно понимать, что подходить к этим особенностям самой крупной северокавказской республики без учета конкретно-исторического контекста их появления невозможно. То, что в начале 1990-х годов срабатывало, сегодня может становиться балластом. В настоящее время многим даже в Дагестане этническое квотирование кажется чистой архаикой, но в 1994 году во многом именно «коллективный президент» в виде модели Госсовета спас республику от полномасштабного коллапса. Сегодня многие эксперты сетуют на отсутствие нормального земельного рынка в Дагестане (эта ситуация чревата, среди прочего, мощной коррупцией). Но представим себе, что в начале 1990-х годов в условиях «парада суверенитетов», фактического выхода Чечни из российского правового поля и нараставших межэтнических противоречий в Махачкале решили бы вдруг стать пионерами рыночной экономики и пошли бы на либерализацию в аграрной сфере. Притом, что принцип «этнической собственности» на землю до сих пор остро противостоит частнособственническим принципам! В условиях 1990-х годов мораторий на введение частной собственности существенно снизил напряженность, но создал другой набор проблем, который сегодня требует пристального внимания.
В наши дни нет недостатка в тех, кто желает представить арестованных дагестанских чиновников, как персонифицированное зло крупнейшей северокавказской республики. Коррупция, теневой бизнес, непотизм. Даже если все эти обвинения верны лишь отчасти, есть от чего схватиться за голову. Однако это всего лишь часть проблемы. Прежде чем произносить популярное ныне слово «клановость», стоит понять, какие условия сделали востребованными именно этот тип властных отношений. И, разобравшись в этом, понять, что торжество неправовых и неформальных принципов появилось не благодаря каким-то этнографическим особенностям Дагестана, а его многолетней погруженности в вакуум государственной власти. И ответственность за это помимо местных элит и групп влияния по праву должна разделить и Москва. Долгие годы Дагестан фактически был предоставлен самому себе. Республика была вынуждена соседствовать с сепаратистской Чечней, решать проблемы разделенных народов (лезгины, аварцы) с Грузией и Азербайджаном без особой помощи и поддержки федерального центра. Сегодня «дипломатия» в стиле покойного Гаджи Махачева (1951-2013), вступавшего в сложные отношения с грузинским руководством, выглядит экзотикой. Но в условиях 1990-х годов, в том числе и благодаря ей вопрос о кварельских аварцах не стал чем-то наподобие Южной Осетии или Абхазии. Добавим к этому, что все эти процессы происходили на фоне слома старой советской планово-распределительной системы экономики и формирования новых рыночных отношений.
Когда сложнейшие социально-политические процессы развивались без должного контроля со стороны государства, а светский суд и правоохранительные структуры не гарантировали защиты и безопасности, на первый план вышли кланы и группы влияния, выстроившие систему общественных отношений и политический порядок по своему усмотрению. При этом не раз и не два они оказывали существенную поддержку Российскому государству, как это было, например, в 1999 году во время вторжения Басаева и Хаттаба в Дагестан. Под разговоры о том, что «террористов надо мочить в сортире», высокие чиновники в Кремле мало рефлексировали на темы, откуда идут деньги на вооружение и провиант для тех же дагестанских ополченцев. Не лучше дело обстояло и с результатами голосования за правящую партию на выборах как республиканского, так и общероссийского уровня. Мало кого интересовало, например, резкое падение результатов дагестанского отделения КПРФ, имевшего некогда в республике значительную популярность.
Понимая это, надо сделать следующий вывод. Он жесткий и неприятный, но без него существенного продвижения вперед не будет. Кланы — это не только коррупция и нарушение законодательства. Это и социальная реальность, в которой не только начальники, но и рядовые люди жили не год и не два, приспосабливаясь и выживая в непростых условиях. И без должного внимания со стороны государства. В этом общественно-политическом и социально-экономическом бульоне они варились, а не были созданы из-за какой-то особой северокавказской архаичности или отсталости. Если проводить действительно давно назревшее и перезревшее обновление республики, не осознав всех тонкостей Дагестана, то все даже благие намерения могут привести к обычной кампанейщине, которая закончится примерно тем же, что и другие аналогичные мероприятия. Ведь мало арестовывать провинившихся чиновников, нужны правила игры, в которых для разных коррупционных практик будет меньше возможностей.
