Давно стало модным по любому поводу сравнивать текущий год с 1937-м, самым кровавым мирным годом в новейшей российской истории. Если не считать годы войн, революций и голода… В новом романе «Июнь» Дмитрий Быков сравнил текущий, 2017-й, с 1941-м, годом перед большой войной.
Для Второй мировой войны 1941-й был третьим годом и русские войска уже два года как воевали на разных фронтах, но одна из причин, по которой так прочно живёт миф о том, что война началась в июне 1941-го и состоит в том, что те, кто её пережил, отсчитывают её именно с этого июня. В романе Быкова война, конечно, давно к июню 1941-го, идёт и периферийные персонажи на ней даже гибнут, но основные герои войну эту, уже идущую, только предчувствуют и этот когнитивный диссонанс, очень точно переданный Быковым, самый важный и самый тревожащий элемент книги.
Чтобы описать книгу, не пересказывая, можно поставить её между другими произведениями, как будто создавая интервал, фигуру, внутри которой книга умещается. Вот я бы "Июнь" поставил между романами Кажуо Ишигуро, в которых нет никакой фактуры, но которые оставляют чёткое, запоминающееся ощущение и "Московской сагой" Василия Аксёнова. Аксёнов опубликовал свой замечательный роман невовремя, опоздав к тому быстротечному времени, когда читающая публика глотала всё, что писалось и печаталось про сталинские годы – к 1992-ому все были по горло сыты Сталиным и начинали озабачиваться растущими материальными сложностями. Быков в 2017 пишет для публики, которая, наоборот, уже перестала беспокоиться о возможной нехватке еды, не слишком опасается 1937-ого, но зато всерьёз беспокоится о том, не в 1914-ом ли году, последним годом десятилетий глобализации, мы сейчас живём. Если глобализация, со всеми этими дачами на Ривьере, лекциями в Лондоне и конференциями в Вене свернулась, на тридцать лет, сто лет назад, почему ей не свернуться сейчас?
Если бы Быков был бы Ротом, или Байет, или, в конце концов, Ишигуро, он бы и писал про август 1914-го. Но Быков – русский писатель, то есть писатель для читателя, у которого "месяц, когда кончился мир" – это июнь 1941-го.
Пусть канва и ткань не уступают Ишигуро, Быков не был бы Быковым если бы дал отдохнуть своей энциклопедической эрудиции. Умберто Эко ввёл моду вставлять в роман небольшую монографию на какую-то историческую тему. Толстому с Диккенсом, да и Фитцджеральду с Пастернаком хватало собственной драмы романа, чтобы держать читателя в тонусе. Но читатель в ХХ веке хочет, помимо судьбы героев, узнать из романа ещё что-нибудь, что можно зачесть в самообразование. В "Имени розы" содержится, фактически, небольшой курс лекций по истории христианских ересей. Перес Реверте потом поставил это процесс на поток, вставляя в каждый роман лекции на какую-то культурно-историческую тему, но это сейчас делают все, не перечислишь. Иногда – как в "Обладании" Байет, это оправдано сюжетом, иногда искусственно. Быков делает, и не в первый раз, следующий шаг. Помимо основной темы романа, там ещё и лекции по истории русской литературы, дополнительные главы. Но в духе современных образовательных программ, курс построен на упражнениях и самостоятельных работах. Читель должен сам поработать с источниками и словарями. Что там написал Тынянов – моей, любителя Тынянова, эрудиции не хватает. Но я восторженно чувствую восторг специалиста по Тынянову, улавливающего важный намёк. (Или я это зря? Булгаков в "Белой гвардии" пнул, без особой связи с центральными линиями, Шкловского – ну и пнул, величия это великому роману не убавило.)
Для будущего исследователя Быкова "Июнь" будет очень важен, потому что в третьей части писатель описывает самого себя. Свою стратегию и тактику, объяснение важнейшего мотива, из-за которого черпается бесконечная энергия для всех этих колонок, стихов, лекций, выступлений. Мне доводилось быть на выступлениях Быкова на митингах оппозиции и на банкете Совета по внешней и оборонной политики, в Москве и Чикаго, читать его лекции про литературу и про политику, колонки в "Собеседнике", журнале РЖД и каких-то других транспортных изданиях, не говоря уже про стихи и прозу. И это всё, что мне, поклоннику быковского таланта, казалось непроизвольной реакцией на события 2011 года – эта мелькающая череда новых проектов, поездок, произведений, вдруг оказалось продуманной стратегией, результатом открытого у себя дара. Конечно, писатель такого масштаба и такого интереса ко всему что говорится и пишется, не мог не учитывать, что кто-то прочёт третью часть июня как его "рассказ про себя", про себя в июне 1941-го и, одновременно, про себя в "июне" 2017-го. То есть эта откровенность отлична сделана и поэтому достовернее, чем была бы в исполнении Быкова откровенность настоящая. Когда читаешь в детстве, представляешь себя мушкетёром, героя или хотя бы братом героя – и спасаешь мир, а когда пишешь роман или колонку, то нужно верить, что мир управляется твоими романами и твоими колонками.
Что гениального в "Июне" – в том числе и по сравнению с лучшими образцами Быкова – это то, что в нём нет ответа. Кто-то из великих предложил когда-то самый короткий драматический сценарий: первый кадр – целующиеся парень и девушка, второй – спасательный круг с надписью "Титаник", качающийся на волнах. Так же просто написать, в качестве заголовка, "Завтра была война" и самая дешёвая драма внутри книги, до перечисления того, что стало с персонажами завтра, покажется значительной. Быков распорядился этим "завтра была война" мастерски – и дешёвая драма кажется значительной и драма настоящая только выигрывает на фоне дешёвой.
