Необычная история Кавказа от известного социолога Георгия Дерлугьяна. Российско-американский социолог Георгий Дерлугьян, автор интеллектуальных бестселлеров «Адепт Бурдьё на Кавказе» и «Как устроен этот мир», в конце уходящего года выступил в Москве с открытой лекцией, в которой подвел некоторые итоги своих многолетних наблюдений за обществом и историей Кавказа. Истоки местных демократических традиций, которые по-прежнему определяют многие сюжеты кавказской политики, Дерлугьян находит в XVIII веке, когда горцы-крестьяне, овладев огнестрельным оружием, смогли обрести независимость от князей-феодалов, а распространение кукурузы запустило на Кавказе быстрый демографический рост. Отголоски этих сюжетов можно легко найти и в современных реалиях Кавказа.
Интеллектуальная траектория Георгия Дерлугьяна полностью соответствует тому разделу общественных наук, в котором он специализируется, – так называемым мир-системным исследованиям. Уроженец Краснодара, выпускник Института стран Азии и Африки при МГУ, ученик живого классика исторической социологии Иммануила Валлерстайна, а ныне профессор Нью-Йоркского университета Абу-Даби, Дерлугьян за последние три десятилетия работал, кажется, на всех континентах, а сфера его интересов точно включает весь мир. Во всяком случае, об этом говорит название одной из его книг. Важнейшим событием интеллектуальной биографии Дерлугьяна, связанной с Кавказом, безусловно, стало знакомство в конце 1990-х годов с одним из самых заметных лидеров кавказской политики эпохи распада СССР – главой Конфедерации горских народов Кавказа Юрием Шанибовым (Мусой Шанибом). Биография Шанибова в контексте социальных изменений второй половины ХХ века в Советском Союзе и во всем мире легла в основу книги Дерлугьяна «Адепт Бурдьё на Кавказе» (именно отличное знакомство кабардинского политика с творчеством известного французского социолога в свое время поразило автора), которая была издана на русском языке в 2010 году. Несмотря на то, что в книге были предложены принципиально новые подходы к прошлому и настоящему региона, нельзя сказать, что на самом Кавказе «Адепт» нашел массового читателя. Возможно, это интервью с Георгием Дерлугьяном, сделанное по материалам его последней лекции в Москве, привлечет к его идеям больше внимания среди кавказских интеллектуалов: сам профессор настаивает на том, что предлагаемые им модели являются прежде всего приглашением к дискуссии.
УЙТИ В ШАПСУГИ
Кавполит: Где, на ваш взгляд, находится точка отсчета, с которой можно начинать историю современного Кавказа? Когда начала складываться та самобытность Кавказа, которую констатируют все, кто хоть раз соприкасался с этим регионом?
Георгий Дерлугьян: Давайте подумаем над таким простым вопросом: с каких пор на Кавказе есть современная этническая карта? Когда в узнаваемом сегодня виде появились черкесы, чеченцы, аварцы? Конечно, на Кавказе все соревнуются в древности своего происхождения, но даже самые отчаянные националисты, настаивающие на том, что их народы являются потомками, например, аланов или даже древних шумеров, все-таки выступают как националисты современных наций. Мне кажется вполне очевидным, что современная этническая карта Северного Кавказа как-то разом формируется в XIV-XV веках, через поколение или два после ряда катастрофических событий, которые смели с карты средневековые этнополитические образования. Во-первых, на Кавказе, видимо, произошла колоссальная эпидемия типа чумы. Как известно, в Европе XIV века свирепствовала так называемая «черная смерть», которая почти наверняка должна была настигнуть и Кавказ — причем раньше Европы, поскольку сегодня у ученых не остается сомнений, что эпидемия чумы пришла из Внутренней Азии. То есть Кавказ находился непосредственно на пути распространения бацилл, и хотя у нас об этом имеется очень мало письменных источников, как и вообще мало источников периода Золотой Орды, но есть достаточно косвенных свидетельств. Во-вторых, складыванию современной этнической карты Кавказа, конечно, помогло нашествие Тамерлана, который уничтожил остатки Золотой Орды, но затем очень быстро ушел обратно. Итак, чума и нашествие Тамерлана уничтожают на предкавказских равнинах очень много населения, причем прежде всего воинского и высшего сословия, и в результате возникает геополитический вакуум. В XV веке плодородная предкавказская степь вдруг на какое-то время становится ничьей, и тут откуда ни возьмись здесь начинают появляться отряды конных воинов, которые вскоре станут известны как кабардинцы и кумыки.
Кавполит: Каково их «органическое» этническое происхождение? Можно ли в точности ответить на этот вопрос?
Георгий Дерлугьян: Видимо, они некогда были частью каких-то ордынских формирований — главное, что они уже были кавалеристами. Сегодня мы представляем себе этносы как некие воспроизводящиеся генетические популяции, но очень многие этносы — как, скажем, казаки — начинаются как профессиональные группы. Была такая формулировка: «уйти в казаки» — и оказывается, что в черкесских песнях тоже есть аналогичная формула: «уйти в шапсуги». То есть еще в XVIII веке шапсугом можно было стать. Кстати, судя по всему, в средние века можно было стать аланом. В этносы принимали чем-то достойных людей, и в привлекательные этносы вступали. Гипотетически, в порядке иллюстрации, можно представить, что произошло бы, если бы Гражданская война в России 1918-20 годах закончилась бы ничем, если бы никто не победил. Ведь именно так шло, скажем, падение Римской империи — отдельные легионы сохранялись среди моря варварских племен еще несколько десятилетий, и через поколение или два это были уже изолированные потомственные воинские образования. Предположим, что распад Российской империи в 1917 году не привел бы к скорому появлению нового государства, а наступили бы очередные «темные века». Кем бы тогда лет через 20 стали деникинцы, буденновцы, махновцы, дроздовцы, семеновцы и прочие? Скорее всего, они бы захватили где-то земли, скот и женщин и создали бы племя — например, буденновцев, у которого была бы своя форма одежды, островерхие шапки особого «богатырского» покроя, свой символ — священная красная звезда, свои «былинники речистые» и легендарные рассказы о подвигах предков-основателей. Через поколение-два у них сформировались бы свои этнические эпосы и ритуалы, начали бы оформляться диалектные особенности говоров, и потомки армии превратились бы в племя.
ПОЛИТЭКОНОМИЯ РЭКЕТА
Кавполит: Если вернуться к XV веку: вы упомянули кабардинцев и кумыков — а чем в это время занимались предки других современных народов Северного Кавказа?
Георгий Дерлугьян: Предки осетин, чеченцев, ингушей и других народов были крестьянами. Общество, которое существовало на Северном Кавказе примерно с XV по конец XVIII века, было не очень справедливым. С одной стороны, были князья из благородных племен, которые пируют, охотятся, воюют и больше ничего не делают, а с другой, крестьяне, у которых не было средств на приобретение вооружения, чтобы противостоять князьям. Что им оставалось делать? Либо платить дань князьям, либо скрываться в башнях. Боевые башни в горах — это была именно социальная адаптация к феодальному рэкету. Феодализм как раз и есть политэкономия рэкета, продажа охраны, в первую очередь от самого себя. То есть вы нам платите за то, чтобы мы вас не трогали, но это совершенно не гарантирует того, что вас не тронут другие князья, которых много.
Кавполит: Почему у крестьян не было средств на приобретение оружия? Оно настолько дорого стоило?
Георгий Дерлугьян: Этот меркантильный вопрос меня в свое время очень заинтересовал как исторического социолога. Кто мог себе позволить рыцарское вооружение и поведение, которым мы сегодня восхищаемся? Какова была их пропорция в общем населении той эпохи? Многие ответы я нашел в знаменитой книге Эммы Григорьевны Аствацатурян «Оружие народов Кавказа», которую, как правило, покупают просто в подарок, ради красивых картинок. Задумайтесь: кавказская кольчуга — это ведь совершенно удивительная вещь, эдакий «свитер», сплетенный из 35 до 40 тысяч стальных колечек, которые в обычном бою практически невозможно прорубить. Плюс еще стальная шапка-шлем, щит, совсем особое дело — сабля, сложнейший в изготовлении лук, плюс седло и сбруя всякая, наконец, кончено же, и сам великолепный кабардинский конь. Сколько такое могло стоить? В одном из архивных документов середины XVIII века русский офицер доносит из Моздокского гарнизона, что на вооружение кабардинского князя уходит до 1400 рублей серебром. В ту пору корова продавалась за рубль, соболья шкурка (стандартная мера стоимости в России) стоила 1 рубль 20 копеек, то есть снаряжение кавказского рыцаря — это баснословные деньги. Кстати, тот офицер, сам русский дворянин, не удержался и, наверное, не без горечи или восхищения горскими князьями добавил в своем донесении, что его годовой оклад составляет всего-то 400 рублей.
Кавполит: То есть кавказские крестьяне по определению не могли себе позволить такую роскошь?
Георгий Дерлугьян: Конечно. Северный Кавказ поразительно беден ресурсами — вывозить отсюда ради прибыли особенно нечего. Самый главный ресурс Кавказа — это люди, которых вывозили 2,5 тысячи лет, начиная с VI-V веков до нашей эры. Вывезти рабов куда-нибудь в Анапу, чтобы обменять на дорогое оружие — это самое выгодное предприятие по соотношению усилия и прибавочного продукта, который можно было получить. Притом нужно помнить, что одних денег, даже баснословных, мало. К такому снаряжению, как было у тех же кабардинских князей, требуются очень сложные навыки овладения оружием и конем, которым надо учиться с детского возраста, как это делали монголы и древние греки. Монголы сажали мальчика на коня в четыре года и с того же возраста учились натягивать тетиву лука. На скаку стрелять — этому надо учиться всю жизнь. В древнегреческой фаланге главная сложность была не в умении пользоваться мечом и щитом, а в умении выстоять в строю, когда твой щит прикрывает товарища слева, а щит товарища справа прикрывает тебя. Это именно социальный навык, которым не смогли овладеть персы — но не потому, что они «рабы по призванию», как считал Геродот, а потому, что они этот навык не тренировали с детства. Отсюда у древних греков и культ спортивных состязаний, и гражданская координация, и дух, внушаемый трагедиями древнего театра, и, конечно же, музыка и строевая песня, без которой невозможно маршировать в фаланге и идти прямо на врага. Кабардинский князь на коне — это своего рода бронированный ударный танк, который очень быстро передвигается по полю боя, и пехотинцу с копьем в руках перед ним едва ли устоять. Это наездник, который в буквальном, современном бандитском смысле слова может «наехать» на скотоводов, и от него придется откупаться. А у крестьян не только не было кольчуг и не за что было их купить — у них еще не было и этой княжеской культуры. Как вы понимаете, это все еще актуальная история. Мне где-то году в 95-м доводилось выслушивать рассказы грузинских бойцов, которые вернулись побежденные и психологически глубоко травмированные из Абхазии. Среди прочего они рассказывали, как где-то под Гудаутой вечерами вылезали из окопа для того, чтобы демонстративно покурить на виду у абхазских снайперов, или устраивали пиршества с вином и припасами из соседних домов, порою даже на кладбищенских надгробиях. Сами грузинские бойцы вспоминали свое поведение со стыдом — так современная армия не поступает. Но это как раз поведение князей на охоте и в феодальной войне — полное презрение ко всем, кто тебе не ровня.
КАВКАЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVIII ВЕКА
Кавполит: Дальше, видимо, начинается знакомая по европейским реалиям позднего средневековья история: с появлением на Кавказе огнестрельного оружия преимущество князей перед крестьянами мгновенно пропало?
Георгий Дерлугьян: Да, и это очень хорошо отражено в различных источниках. Например, сборники документов по кабардинско-российским или чеченско-российским отношениям XVIII века — это на треть разные челобитные, в которых кабардинские князья все время жалуются русским на непослушание крестьян и просят прислать взвод солдат и пушку. Вообще, письменных источников по истории Северного Кавказа до XIX века осталось очень немного, поэтому приходится использовать фольклорный материал. Например, есть замечательная легенда про восстание кабардинских крестьян в середине XVIII века под предводительством Дамалея, человека удивительной личной силы, но не дворянского рода. Сюжет такой: рано утром по горной дороге едет какой-то молодой князь с набега, ведет за собой угнанного коня, и вдруг навстречу ему идет толпа крестьян. Князь спрашивает надменно с высоты своего седла: «Куда вы, чернь?». Они отвечают, что идут на священный луг приносить клятву о непослушании князьям. Причем клятва эта очень интересна тем, что она приравнивала князей к собакам, так как собакам не нужно оказывать обязательное традиционное кавказское гостеприимство. Князь ухмыляется и говорит: «Да что вы, голодранцы, против меня, моей благородной сабли, моего коня и кольчуги?» На что один из крестьян снимает из-за спины ружье и говорит: «А это мы сейчас посмотрим!» Говорят, могила того надменного князя, убитого прямо у дороги, была видна еще в 1960-е годы, пока ее не закатали под асфальт.
Кавполит: Какие социальные навыки кавказских крестьян пригодились для овладения огнестрельным оружием?
Георгий Дерлугьян: Самый лучший военный навык — тот, который приходит из мирного труда. Те, кто видели поведение армянских бойцов в Карабахе, понимают, что особого героизма в нем нет. Во время последней вспышки войны, в апреле 2016 года, обычный призывник-срочник сбил из ручного гранатомета какой-то очень дорогой, супермодернизированный бронированный вертолет. Он не знал, что гранатометами вертолеты сбиваются только в фильмах про Рэмбо, но вот так у него получилось — просто делал свою работу, как Василий Теркин: «Трехлинейная винтовка на брезентовом ремне, да патроны с той головкой, что страшна стальной броне». Точно так же и на Северном Кавказе в XVIII веке: как крестьяне охотились из засады на медведей и кабанов (а кабанов тогда еще ели, ислам придет позже), так стали отстреливать и князей. При этом важно, что огнестрельное оружие пришло на Кавказ уже на достаточно позднем этапе своего развития, и особой популярностью пользовались нарезные ружья. Это более точное оружие, оно дает хорошую возможность стрелять из-за камня или дерева, к чему охотники вполне привычны. Правда, у ранних винтовок был один большой минус — их приходилось заряжать несколько минут путем закатывания пули в дуло. Именно поэтому в европейских армиях нарезное оружие, известное уже в XVI веке, проиграло гладкоствольному — чтобы быстро стрелять залпом, необходимо быстро заряжать ружье. Точность тут особой роли не играла. На Кавказе же возникла совершенно другая тактика боя: давался залп из винтовок, а потом бойцы либо отступали в лес перезарядиться, либо бросались рубиться в шашки. Что такое шашка? Это очень остроумное изобретение, с лихвой компенсирующее штык. У нее раздвоенная рукоятка, на которую можно опереть ствол ружья при выстреле, а после выстрела ружье закидывается за спину в барсучий непромокаемый чехол, любовно сшитый женой. К тому же шашка очень легкая, поэтому ей может пользоваться даже ребенок. Из-за хронической недокормленности кавказцы, как правило, имели небольшой вес и рост, поэтому острая легкая шашка была идеальным оружием в ближнем бою.
Кавполит: Какой масштаб приобрело тогда распространение огнестрельного оружия на Северном Кавказе?
Георгий Дерлугьян: Уже в конце XVIII века местное производство ружей было очень хорошо налажено — например, в знаменитом дагестанском селе Кубачи. Более того, появилось разделение труда между аулами: в одном ауле делали только приклады, в другом — только стволы, а последний аул собирал все это вместе. Это поточное производство, объемы которого достигли во времена имама Шамиля 20 тысяч стволов в год. Интересно, что многие из этих ружей не сохранились в музеях — их просто выбрасывали из-за того, что на них стояли европейские клейма с неправильными надписями латиницей. Конечно, люди в аулах просто понятия не имели о латыни и писали с ужасными ошибками, только чтобы эти ружья хотя бы как-то отдаленно напоминали оригиналы. Это такой же феномен, как «паленый» Adidas на рынках в 90-е годы, но ружье даже с поддельным клеймом стреляло хорошо, а стоило при этом всего порядка десяти баранов, что позволило кавказскому крестьянству неплохо вооружиться. Главное, что это была настоящая социальная революция, которая сопровождалась революцией демографической — благодаря распространению на Кавказе завезенных со времен Колумба из Мексики новых сельхозкультур, прежде всего кукурузы и фасоли. Кукуруза как минимум втрое более продуктивна, чем традиционное просо, при этом ее легко можно выращивать в предгорьях, она относительно засухоустойчивая, калорийная, очень плодородная и выгодная для выращивания. Известно, например, что в Африке население выросло примерно в три раза с появлением кукурузы, а самые большие «кукурузники» в мире — южные китайцы. Они быстро поняли, что рис растет только в низине, а холмы можно освоить благодаря кукурузе, которую они получили от испанцев через Филиппины. Ну а фасоль может неплохо заменить мясо в повседневном питании, так что сочетание с зерновыми получается вполне сбалансированным. Добавьте сюда также завезенные из Центральной Америки помидоры и жгучий перец — так и подавно делается вкусно! Вот вам и аджика к мамалыге, и лобио. И все это, повторяю, от индейцев-майя. Кто сегодня в такое поверит?
Кавполит: Есть ли какие-то достоверные сведения, как кукуруза и фасоль попали из Латинской Америки на Кавказ?
Георгий Дерлугьян: Об этом можно только догадываться. Опять же нет источников, и при этом непонятно, что предки народов Кавказа ели до открытия Америки. Определенные гипотезы можно строить на основании языковых данных. Например, по-армянски кукуруза называется «египтоцорен», то есть «египетская пшеница», причем Египет — это не конкретная точка на карте, а миф, страна изобилия, где течет великий Нил. По-чеченски кукуруза называется «хажки» — здесь можно предположить, что кто-то привез ее из хаджа. По-черкесски кукуруза звучит, в зависимости от диалекта, «нартух» или «нартыф», по имени древних богатырей-нартов, то есть «нартыф» можно перевести как богатырское зерно. Кстати, случился курьез, когда я первый раз докладывал свою гипотезу про роль кукурузы на Кавказе на большой конференции в Йельском университете в 2002 году. Когда дошли до вопросов, из аудитории поднялся статный красивый грузин и не без издевки заметил: «От вас, ученых, мы много слышали теорий этнического сепаратизма, но гастрономическую — в первый раз!» Оказалось, это был Михаил Саакашвили, который на той конференции в кулуарах быстро сделался известен как «тот парень, который собирается стать следующим президентом Грузии».
Кавполит: Что кавказские князья могли противопоставить вооруженному и накормленному крестьянству? Какие параллели здесь можно провести с аналогичным сюжетом в Западной Европе?
Георгий Дерлугьян: Здесь вполне к месту будет марксистский классовый анализ. В XVIII веке горцы, обладавшие к тому времени кукурузой и ружьями, спустились на равнину и избавились от князей — это весьма похоже на изгнание этрусских царей из древнего Рима. Поэтому формула «кукуруза плюс винтовки» на Кавказе дала результат, разительно отличавшийся от того, к чему привело появление тех же самых ружей и кукурузы в Европе в XVI-XVII веках. В Европе укрепилась абсолютистская монархия, а на Кавказе возникла демократия. И следы этих процессов видны по сей день. Но республики горцев быстро встретились с экспансией России. При этом следует понимать, что в конце XVIII века кавказцы столкнулись не просто с русскими, а именно с царским режимом, то есть восставшие крестьяне, такая вот удавшаяся пугачевщина, оказались лицом к лицу с абсолютистской монархией. Царские генералы, то есть те же помещики в эполетах, естественно, не могли вести переговоры с местными «пугачевцами» и вступили в союз с классовыми партнерами – кабардинскими и кумыкскими князьями. Поэтому горским республикам требовалось идейно и организационно консолидироваться, и на Кавказе таким фактором консолидации выступил ислам. Вообще ислам на основной части Северного Кавказа начинает распространяться поразительно поздно. По сообщениям путешественников, еще в начале XIX века шапсуги Причерноморья, например, молились крестам и богине Мариам, хотя уже и не понимали христианской принадлежности этой византийской символики. Примечательно, что в это же время — в XIX веке — начинается огромное количество джихадов по мир-системной племенной периферии: в Нигерии, Ливии, Судане, Аравии (пресловутые ваххабиты), Пакистане. В этом ряду ближайший к имаму Шамилю персонаж — это, конечно, Абд-эль-Кадер, предводитель антифранцузского восстания 1820-30-х годов в Марокко и Алжире, что очень хорошо понимали и русские офицеры того времени. Они ездили на «повышение квалификации» к французам в Алжир, а те, в свою очередь, ездили на Кавказ. Происходил такой обмен рецептами подавления восстаний.
ПРИРУЧЕНИЕ ЭЛИТЫ
Кавполит: За счет чего Российской империи удалось в итоге сломить сопротивление Шамиля?
Георгий Дерлугьян: Всегда очень боюсь это говорить — боюсь обидеть и дагестанцев, и русских, но ведь Северный Кавказ для России завоевали не русские, а сам имам Шамиль, который им сдался. Повстанческий имам фактически создал государственность после восстания в 1832-1834 годах. Сначала это была пугачевщина, после которой стала возникать местная государственная структура, и она потом во многом перешла на службу русским. Конечно, это такая очень неудобная история о том, как не все, но многие герои сопротивления царской империи в конце концов переходят на службу царизму — а те, кто не перешел, уходят махаджирами за море и там тоже поступают на государственную и военную службу, только турецкую и позднее арабскую. Но ведь в сущности то, что произошло совсем недавно, после второй войны в Чечне, уже имело место в XIX веке.
Кавполит: Вы имеете в виду превращение бывших полевых командиров в российских чиновников?
Георгий Дерлугьян: Советская индустриализация создала на Кавказе огромное количество «мужских занятий»: танк, пулемет, самолет, КамАЗ — короче, какая-то внушительная железяка, обращение с которой позволяет почувствовать себя джигитом и воином. И когда в 90-е начинались чеченские войны, этнолог Сергей Александрович Арутюнов на вопрос «Что делать?» отвечал: «Как что? Всем раздать медали и взять на российскую службу. Сделать Дудаева Героем России». Но, как говорил покойный Джованни Арриги, элиты сначала должны совершить все ошибки, прежде чем они нащупают верное решение. Поэтому в самом начале давать советы правителям (да и народу), увы, как правило, дело бесполезное — верное решение как-то само собой реализуется потом. Можно вспомнить еще один сюжет из истории XIX века. Несколько лет назад я купил в Тбилиси учебник истории Грузии на русском языке для седьмого класса, в котором кондовым советским языком описана постоянная борьба грузинской нации за свободу против России. Это очень смешно читать, потому что авторы, кажется, сами не понимают, до какой степени у них получился пророссийский учебник. Например, в нем описывается восстание 1832 года, когда после одного из балов в Тифлисе патриотическая молодежь, наподобие декабристов, во главе с юным тогда князем Александром Орбелиани решила перебить русских офицеров и восстановить самобытную грузинскую монархию. Сегодня, правда, это воспринимается как национальная независимость, хотя в то время речь шла именно о дворянском достоинстве. Пылкую молодежь, конечно, кто-то предал — мятежников заковали в кандалы, но потом, как ни странно, выпустили и вскоре приняли на русскую службу. При знаменитом наместнике Михаиле Семеновиче Воронцове они начали делать быстрые карьеры. И вот уже следующая глава учебника начинается с портрета того самого князя Орбелиани, генерала, героя Крымской войны 1853 года, который изображен весь в золотых эполетах и русских орденах, чем авторы учебника истории Грузии очень горды — и никакой иронии в такой трансформации они почему-то совершенно не замечают. Иными словами, всего за два десятилетия произошла инкорпорация элит, их включили в российскую и, через нее, европейскую среду. Когда в 1844 г. граф Воронцов прибыл наместником на Кавказ, он одним из первых своих дел разрешил в Тифлисе традиционный карнавал, хотя многие русские священники были против, видя в нем языческие мотивы. Затем Воронцов построил гимназию, оперу и клуб и стал приглашать на ассамблеи грузинское дворянство, причем обязательно с женами и дочерями. Кавказские дворянки были счастливы такому раскрепощению и стали закупать платья европейского покроя, которые армянские купцы тут же начали возить из Европы в Тифлис. Грузинские князья уже не могли сопротивляться женам и собственным амбициям, а это требовало денег — так что, заложив свои поместья, дворянство быстро разорилось. Все в долгах, они вынуждены были перейти на русскую службу, уже и для заработка. Впрочем, и самодержавие их не обидело, отобрав у крестьян целиком всю землю. Такая вот политэкономия стоит за великолепной цагарелевской «Ханумой» в постановке Георгия Товстоногова. Найдите время, пересмотрите. В Чечне и Дагестане, однако, воронцовская стратегия не срабатывала — тут некого было приглашать в оперу и на ассамблею, потому что тут одни крестьяне, притом вооруженные. Северный Кавказ — это вообще очень трудная зона для государственной власти, как все горные территории, как Шотландия, как Швейцария, как Афганистан, потому что население бедное — с него не взять налогов, воинственное и привыкшее полагаться только на себя. И все это до сих пор ощущается.
Кавполит: Что вообще для вас стало изначальным исследовательским стимулом в теме Кавказа?
Георгий Дерлугьян: Вы, наверное, знаете, что я африканист, хотя родом из Краснодара. В 1988 году, когда я вернулся домой из Мозамбика на костылях, мама была в ужасе и сказала мне, чтобы я прекратил ездить в эту Африку. Тогда я примирительно пообещал ей заниматься черкесами, причем буквально во дворе нашего дома. Когда мне было лет 10-11, а это такой возраст, когда мальчишки начинают давать клятвы, ко мне подошел мой адыгейский друг по двору и очень серьезно сказал: «Слушай, если кто будет с тобой задираться, ты в драку не лезь — скажи мне, и я его урою». Надо отметить, что мой друг был двоечником, но очень крепким парнем. Но вот его объяснение звучало совсем необычно для ребенка: «Не связывайся, ты же армян — умная нация. Ты, когда вырастешь, будешь гроссмейстером, как Тигран Петросян. А я черкес из племени шапсугов, и когда я вырасту, стану чемпионом по вольной борьбе. Ты же мне кунак? Если я за тебя и моих братьев драться не буду, за кого я буду драться?» Конечно, это трогательная и наивная мальчишеская история, но все получилось, как он и говорил. Наука потратила много усилий, чтобы развенчать этнические стереотипы, потому что на них основаны расизм, дискриминация, гендерное угнетение. Но стереотипы продолжают работать до какой-то определенной степени — гроссмейстера из меня не вышло, но профессором Нью-Йоркского университета я все же стал.
Автор статьи: Николай Проценко.
