В сталинском времени элиты находят исторический язык, который хорошо объясняет новую внешнюю политику России. Однако власть, похоже, пока не готова возвращать Иосифа Сталина в пантеон героев
В начале нынешнего года министр иностранных дел России Сергей Лавров в статье в журнале «Россия в глобальной политике» попробовал объяснить радикальные перемены во внешнеполитическом поведении страны. Однако вместо анализа вызовов и возможностей начала XXI века Лавров посвятил свою статью тысячелетней истории России. Его непосредственный начальник президент Владимир Путин тоже часто пускается в исторические рассуждения для того, чтобы увязать свои решения со славным и священным прошлым России.
Язык, подменяющий политику историей, стал особенно популярен с началом украинского конфликта. В 2014 году Кремль использовал различные «исторические» описания, чтобы мобилизовать население на поддержку своих решений. Многие их этих идей с тех пор приобрели собственную логику и собственные группы поддержки, которые стало трудно контролировать средствами пропаганды. Это политическое использование истории сильно осложнило жизнь профессиональных историков, в некоторых случаях превратившись в угрозу их деятельности.
Есть признаки, что власть пытается изменить направление этого процесса; так, в августе 2015 года был дан ход законопроекту о мемориализации памяти жертв политических репрессий, ставшему законом весной 2016-го. Главная задача этого закона — остановить возвращение в пантеон героев Иосифа Сталина.
Использование истории
В процессе перемен, случившихся в российской политике в 2014–2016 годах, государственная пропаганда стала распространять различные версии исторического нарратива, чтобы оправдать решения, принимавшиеся Кремлем, и обеспечить им массовую поддержку. В дополнение к закону «О реабилитации нацизма» в обиход были пущены память о средневековом князе Владимире (крестителе Руси), широко отмечено столетие с начала Первой мировой войны, а также с размахом отпразднована 70-я годовщина победы Советского Союза во Второй мировой. В 2015 году, однако, на первый план в исторической политике стал выдвигаться Иосиф Сталин, впервые за многие десятилетия вернувшийся в общественное пространство с установлением новых памятников. Это «возвращение Сталина» вызвало обвинения со стороны антиcталински настроенной части общества в адрес Кремля. Но похоже, что они не были инициированы или открыто поддержаны федеральными властями.
Угроза объективному историческому исследованию впервые появилась в апреле 2014 года, когда Госдума одобрила поправки в Уголовный кодекс, добавив в него статью «Реабилитация нацизма». С этого момента сомневаться в официальной версии Второй мировой войны стало небезопасно. В предыдущее десятилетие российское руководство уже использовало Вторую мировую (Великую Отечественную) войну для объединения государства и общества. Коллективная память о страданиях и победе в этой войне формирует важную часть российской национальной идентичности. Практически каждая семья разделяет память о том времени и о 27 миллионах павших.
Память о Второй мировой войне приобрела новое политическое звучание в 2014 году, когда Евромайдан закончился победой протестующих, а на востоке Украины начались волнения. Российская пропаганда стала использовать аналогии с войной для описания ситуации на Украине. Москва называла националистических украинских политиков и самое киевское руководство «нацистами». Украинские военные, пытавшиеся восстановить контроль над неподчинившимися регионами, назывались «карателями», как немецкие подразделения 1941–1943 годов, боровшиеся с партизанами, сжигая деревни и убивая мирных жителей. Пророссийские силы назывались «ополченцами», вызывая в памяти гражданских добровольцев, защищавших Москву в 1941-м. Кремль использовал наиболее сильный из доступных ему языков пропаганды.
К концу 2014 года стало ясно, что Кремль переусердствовал с использованием Второй мировой войны в целях пропаганды, а это снижает его возможности использовать войну в качестве инструмента внутренней политики. «Инструментализация» истории начала разрушать саму память о войне как объединяющий нацию фактор. Видимо, поэтому после окончания наиболее острой фазы конфликта Кремль стал менять язык пропаганды. Сначала он обратился к более ранним историческим событиям, чтобы найти новые рамки для своей политики.
Одной из таких эпох стал период Первой мировой войны. В августе 2014 года Путин выступил с речью, посвященной открытию памятника героям этой войны. В этой речи он не просто напомнил о героизме и памяти. Путин заговорил о том, что «эта победа была украдена у страны»; украдена теми, «кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы». Характерно, что Путин не назвал большевиков по имени, вероятно, чтобы не раздражать коммунистов, которые в последние годы вполне лояльны к его политике. Вместо этого он очевидным образом адресовал свой гнев либеральной оппозиции. Таким образом, он заложил основу использования Первой мировой войны в контексте маргинализации оппозиции.
Единый взгляд?
Еще в 2013 году Путин дал задание российским ученым — написать единый учебник истории России. Обоснованием послужили широкие различия региональных историй между собой и в сравнении с общероссийским историческим нарративом. Годом позже историки Института истории России (ИРИ) РАН получили задание написать новую историю Новороссии и Крыма. Это поставило под сомнение предыдущую задачу подчинения региональных нарративов единому учебнику. Показательно, кстати, что в апреле 2016 года директор ИРИ РАН Юрий Петров упоминал о том, что институт продолжает работу над историей Крыма, но промолчал о Новороссии.
Не дожидаясь результата работы историков, осенью 2014 года Путин снова обратился к истории. На этот раз ему потребовались события тысячелетней давности для аргумента в пользу присоединения Крыма. На встрече с молодыми историками президент сказал: «Крым для русских … имеет и некоторое сакральное значение. Ведь именно в Крыму, в Херсонесе, крестился князь Владимир, а потом крестил Русь. Изначально первичная купель крещения России — там».
После этого средневековый князь Владимир стал новым объектом исторической политики России. Традиционный взгляд, связывающий крещение Руси с Киевом, поблек. Вскоре стало известно о планах поставить в Москве памятник князю Владимиру, который был бы больше, чем стоящий в Киеве. В середине 2015 года публичные дебаты о месте установки памятника не сходили с первых страниц. Все предлагаемые места были символически нагружены: Лубянка, напротив здания КГБ, Болотная площадь, центр зимних протестов 2011 года, или Боровицкая площадь, прямо напротив ворот Кремля. Эта дискуссия привлекла много внимания, но к концу лета ушла в тень, так как в Москве оказалось невозможно найти место для такой огромной статуи.
Сталин возвращается
Со времен речи о «сакральном Херсонесе» в конце 2014 года президент Путин не предлагал каких-либо новых идей в сфере исторической политики. Даже во время грандиозных празднований Дня Победы, ознаменованных массовым участием народа в акции «Бессмертный полк», официальные речи не включали новизны.
Однако средний уровень бюрократии, депутаты (особенно коммунисты) почувствовали вкус к созданию «официальной» истории. В частности, с этого уровня начался ряд инициатив, направленных на восстановление имени Сталина в пантеоне российских героев. В феврале 2015 года председатель Государственной думы (и глава государственного Российского исторического общества) Сергей Нарышкин присутствовал на открытии в Ялте памятника в честь юбилея встречи Франклина Рузвельта, Уинстона Черчилля и Иосифа Сталина. Монумент «Большая Тройка» авторства Зураба Церетели включал первый официальный памятник Сталину, установленный в России, с тех пор как Никита Хрущев начал кампанию десталинизации в 1961 году.
После установки этого мемориала изображения Сталина стали появляться в разных частях страны и в разных контекстах. Патриотический Изборский клуб Александра Проханова принес «икону» Сталина на церемонию на авиабазу в Энгельсе под Саратовом в июне 2015 года. Липецкая организация КПРФ установила памятник Сталину в своем городе в апреле. Подобные планы были озвучены в разных городах и селах страны, от Уссурийска на Дальнем Востоке до Орла в Центральной России и Дагестанских Огней на Кавказе, где уже существует проспект Сталина. В июле бюст Сталина был установлен в Твери в экспозиции музея Калининского фронта, — что было поддержано министром культуры Владимиром Мединским.
В этом же ряду можно рассмотреть и инициативу КПРФ провести референдум о возвращении на Лубянскую площадь памятника Феликсу Дзержинскому. Снос этой статуи в августе 1991 года был символом конца коммунистической власти.
Такая волна «возвращения Сталина» показала, что для некоторых политиков и бюрократов среднего ранга официальный исторический нарратив утратил свое объяснительное значение в трактовке государственной политики.
Официальная позиция Кремля по поводу Сталина остается непроясненной. Путин много раз осуждал Сталина и отвергал идеи мемориализации его имени. В «государственных» учебниках истории, включая «историко-культурный стандарт», разработанный в ходе подготовки единого учебника, содержатся формулировки «сталинская диктатура», «культ личности», «массовые репрессии» и «великодержавные амбиции». Трудно представить, чтобы Путин открыто отказался от позиции, которую он отстаивал на протяжении 15 лет.
Можно предложить несколько объяснений «возвращения Сталина» в 2015 году. Одно из них характеризует эту серию событий как пробный камень Кремля, который он запустил для проверки общественной реакции на радикальную переоценку отечественной истории.
Другой вариант — риторический прием для устрашения российских либералов и Запада. Кремль может на следующем шаге приостановить «возвращение Сталина», для того чтобы показать себя голосом умеренности и разума. Таким же образом дебаты о памятнике Дзержинскому на Лубянке могут быть остановлены, например, решением установить на этом месте памятник князю Владимиру.
Третье объяснение также связывает «возвращение Сталина» с попыткой оправдания радикальных перемен во внешней политике России в 2014 году. Такие перемены требуют четкого объяснения для всех уровней государственного аппарата. От Кремля ждали чего-то более убедительного, чем рассказы о нацистах на Украине или новые открытия о князе Владимире. Ближайшим историческим периодом, когда Россия присоединяла территории, была сталинская эпоха. В связи с этим можно увидеть в «возвращении Сталина» поиск политиками среднего уровня политического (исторического) языка, способного объяснить аннексию Крыма и оправдать другие возможные внешнеполитические шаги.
Ирония истории состоит в том, что наиболее соответствующий моменту нарратив оказался тем, который Путин не готов публично поддержать: сталинское восстановление Российской империи в форме Советского Союза и в изоляции от остального мира. Чувствуя притягательность этого нарратива, часть элиты оказалась готова продвинуться дальше, чем готово государство. Это произвело эффект сорвавшейся лавины, которая угрожала выйти из-под контроля Кремля, — вероятно, впервые за время президентства Путина.
Вероятно, чтобы восстановить свой контроль над исторической политикой, российское правительство в августе 2015 года внесло давно подготовленный (но отложенный ранее на неопределенный срок) законопроект об увековечении памяти жертв политических репрессий. Возвращение этого законопроекта в Государственную думу и превращение в закон в марте 2016 года, когда его подписал президент Путин, сигнализируют о том, что российское руководство не было довольно триумфальным «возвращением Сталина» в публичную политику и постаралось погасить такие инициативы.
Историческая политика в России вошла в состояние турбулентности. Две важнейших и эмоционально насыщенных точки в истории вновь оказались в центре национального внимания: Великая Отечественная война (объединяющая память) и эпоха Иосифа Сталина (память, раскалывающая общество). Обе темы остаются сердцевиной исторической памяти и исторической политики в России, что затрудняет их исследование.
В России история заняла место политики. Редко можно услышать описания политических идеологий или событий с использованием терминов, принятых в науке или в западных обществах. В самом деле, такие слова, как «демократия», «либеральный», «выборы» и «аннексия», означают для многих россиян нечто другое, иногда противоположное тому, что под ними понимают на Западе. Чтобы передать свои политические взгляды или понять взгляды других, проще выяснить отношение к Сталину, распаду Советского Союза или 1990-м годам.
Следующий раз историческая политика в России обострится, очевидно, в 2017 году, к столетию российской революции. В стране, где история играет такую большую роль, подходы и оценки, которые этой революции даст руководство страны и ведущие политические силы, будут означать очень многое.
