Рост новых контрнорм угрожает власти либеральной демократии, постепенно лишая ее статуса наиболее влиятельного источника норм глобального управления. Появление этих контрнорм неслучайно, а имеет основу в фундаментальных изменениях, которые произошли в мировом порядке после холодной войны. Изменения в правовом статусе и роли неправительственных организаций, преобразования региональных организаций в арены соперничества и рост альтернативных патронов превратили мир, который когда-то был относительно благоприятным для распространения демократических норм, в мир, где авторитарные режимы могут нанести ответный удар и произвести его инновационным способом. (Countering Democratic Norms – статья Александра Кули, директора Института Гарримана Колумбийского университета и профессора политических наук Барнардского колледжа, опубликованная в Journal of Democracy, July 2015, Volume 26.)
Со времен финансового кризиса 2008 года стало общепринятым говорить о нормативном отступлении Запада. Представление о превосходстве западной экономической системы сильно пошатнулось, усугубленное кризисом в еврозоне, и вызвало открытое сомнение со стороны премьер-министра европейской страны – венгерский премьер Виктор Орбан заявил, что либеральные демократии могут потерять конкурентоспособность в глобальном масштабе.
С громкой критикой Запада как образца демократических норм, имеющего собственные проблемы, растет значительная международная реакция против либеральной демократии. За последние десять лет авторитарные режимы экспериментировали и усовершенствовали ряд новых инструментов, методов и институтов, которые призваны оградить их от внешней критики режима и которые подрывают нормы, обосновывающие и информирующие либеральный международный политический порядок. Дебаты о том, наблюдаем ли мы в последнее десятилетие демократическую рецессию – и конкретно о том, как понимать эти тенденции и как классифицировать стагнирующую политию и разлагающиеся институты – также требуют более тщательного анализа широких глобальных политических изменений и системных сдвигов, стимулирующих развитие новых контрнорм и контр-практик[1].
Политики и ученые не решаются признавать некоторые из этих последних трансрегиональных тенденций. Многие из глубоко укоренившихся и до сих пор весьма влиятельных предположений о природе либерального политического строя, нормативной ткани глобального управления и распространении демократических норм являются продуктами периода нескольких лет после окончания холодной войны. Тогда, в 1990-е годы, когда Советский Союз только распался и бывшие коммунистические страны начали экономический и политический транзит, либерально-демократические ценности казались победоносными и не имели значительной идеологической конкуренции. В то же время власть США была неоспоримой, контроль США над глобальными институтами был сильным, и сложилось широкое понимание того, что ведомый США либеральный мировой порядок будет продолжать устанавливать правила, стандарты и нормы для международных отношений. Теперь многие из этих оптимистичных предположений о легкости доминирования либеральной демократии предстоит переоценить в свете “ответных шагов”, предпринимаемых авторитарными режимами.
В действительности, сегодня нормы, отдающие преимущество государственной безопасности, цивилизационному многообразию и традиционным ценностям над либеральной демократией, пользуются значительной поддержкой и меняют международную обстановку. Последствия этого наиболее заметны в сужении политического пространства, ощущаемом неправительственными организациями (НПО), в смещении целей, которые ставят перед собой региональные организации, и росте влияния незападных держав в роли международных патронов. Совокупно эти последствия влияют на международный политический климат, ограничивающий распространение демократических норм намного больше, чем это было два десятилетия назад.
Пожалуй, наиболее тревожным признаком является то, что авторитарные режимы взяли на вооружение эту тактику и контрпрактику, так как они доказали свою эффективность: деятельность НПО может быть успешно ограничена; региональные организации могут быть перепрофилированы для поддержки политических программ авторитарных государств-членов; и международная инвестиционная помощь может быть получена от новых доноров без соблюдения сопутствующих политических условий. Успех порождает имитацию и более авторитарные режимы (а также страны, отходящие от демократии) в Евразии, Латинской Америке, на Ближнем Востоке и в Африке начинают перенимать эту практику.
Контрнормы против либеральной демократии
Реакция против либеральной демократии охватывает различные регионы и страны, но также содержит различные альтернативные нарративы и нормы. Наиболее часто озвучиваемая критика подчеркивает примат государственного суверенитета и безопасности, в то же время обвиняя либерально-демократические правительства и международные организации в слишком большом вмешательстве во внутренние дела других стран. Оспаривается универсализм либеральной демократии – ее претензия на то, что она является единственной легитимной формой человеческого управления, а либерально-демократический дискурс считается прикрытием американских и западных геополитических интересов. Контрнормы, таким образом, происходят из изменения баланса власти, так как после холодной войны эпоха американской гегемонии сменяется более многополярным миром, и этот сдвиг часто определяется (не без иронии), как «демократизация международных отношений».
Наиболее мощным источником контрнорм стал поворот, случившийся после 9/11, в сфере борьбы с терроризмом и отношении к безопасности. После терактов 2001 года в коллективном восприятии, включающем мир далеко за пределами Соединенных Штатов, стало принято считать, что между безопасностью и индивидуальной свободой нужно выбирать первое. Как заметил Ким Лейн Шеппеле, “международное чрезвычайное положение” уполномочило правительства на расширение своей исполнительной власти, повышение сферы секретности и государственной привилегии, создание исключительных юридических процедур, расширение внутреннего надзора в обход национальных процедур, а также установление форм сотрудничества между службами безопасности, уклоняющегося от транснационального регулирования[2]. Если в 1990-е в мире наблюдалось стабильное расширение глобального гражданского общества и транснациональных сетей, то в 2000-е стала очевидной глобализация антиконституциональных мер в целях борьбы с терроризмом и укрепления государственной безопасности.
Среди проявившихся наиболее мощных контртеррористических норм – широко распространенное принятие составления черных списков для подозрительных террористов и их сторонников. Правовой основой для этой практики стало создание в октябре 1999 года Советом Безопасности ООН комитета, составлявшего списки санкций против Аль-Каиды. По мнению ученых и адвокатов, создание международного черного списка имело пагубные последствия для политических прав по всему миру[3]. При отсутствии четких критериев для листинга и отсутствии процедур для делистинга, «террористическое» обозначение стало оружием, которое авторитарные режимы могут направить против политических противников. Оно также породило рост «параллельных» систем административных мер, вытесняющих систему уголовного правосудия и ослабляющих верховенство закона. Кроме того, создание черных списков, вероятно, породило тип межправительственного сотрудничества, где государство оказывает услугу другому через поддержку его «террористического списка»[4].
Аналогичную озабоченность вызывает злоупотребление системой красных уведомлений Международной организации уголовной полиции (Интерпола), которая используется для поиска, задержания и экстрадиции лиц, разыскиваемых другим государством. По данным организации Fair Trials, отчасти благодаря правительствам Беларуси, Индонезии, Ирана, России, Шри-Ланки, Турции и Венесуэлы количество красных уведомлений выросло с 1277 в 2002 году до 8132 в 2012[5].
Призывы к «цивилизационному разнообразию» и принцип невмешательства во внутренние дела суверенных государств образуют еще один класс развивающихся контрнорм. Китайская Народная Республика является главной сторонницей такой критики универсализма либеральной демократии, а также политической предвзятости международных институтов.
Контрнорма об «уважении цивилизационного многообразия» является принципом Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), региональной группы, основанной в 2001 году, включающей Китай, Россию и четыре государства Центральной Азии (Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан и Узбекистан). Китайские официальные заявления и комментарии много раз упоминают, что группа воплощает «шанхайский дух», то есть нормы, закрепляющие уважение государственного суверенитета и невмешательства, способствующие «демократизации международных отношений» и отвергающие введение политических и экономических условий мировыми институтами[6]. Как отмечает Дэвид Льюис, в Центральной Азии нормы ШОС вытеснили либерально-демократические принципы, которые Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) традиционно продвигала в постсоветском пространстве, и даже побудили ОБСЕ смягчить свои региональные проекты, которые имеют дело с «демократическими ценностями»[7].
Третья отличительная группа контрнорм касается защиты «традиционных ценностей». Их главным сторонником является Россия. Сторонники «ценностной» школы мысли, которая коренится в нео-евразийстве и поддерживается российской позицией по отношению к тому, что Кремль рассматривает как посягательство Запада, утверждают, что западный индивидуализм находится на грани кризиса и морального разложения. Поворот к истокам национальной культуры, наследия и религии сейчас представляет вызов западному упадку во всем мире.
Кремль продвигает программу традиционных ценностей как нормативный цемент для новой архитектуры экономики и безопасности, которую он хочет насадить по всей Евразии[8]. В рамках этих усилий, ЛГБТ и представители гражданского общества оказались мишенью кампаний по стигматизации и законодательных ограничений. Евразийские страны вводят запреты на «гомосексуальную пропаганду», подобно введенному Россией в 2011 году. Однопалатный парламент Кыргызстана, который считался самым плюралистическим в регионе, в октябре 2014 года подавляющим большинством одобрил законопроект об уголовном преследовании за «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений» и запретил распространение информации, якобы способствующей принятию «гомосексуального образа жизни». Сенат соседнего Казахстана одобрил аналогичный законопроект в феврале 2015 года. С выдвижением Алматы в кандидаты города 2022 Зимних Олимпийских игр, активисты и спортсмены интенсивно лоббировали Международный олимпийский комитет оказать давление на правительство Казахстан с тем, чтобы оно отклонило закон.
За пределами региона Россия приобрела партнеров, желающих продвигать программу традиционных ценностей на международных форумах. 27 сентября 2012 года постановление Совета ООН по правам человека, инициированное Россией, призвало к «лучшему пониманию и оценке традиционных ценностей» в правозащитной работе. 25 стран проголосовало за резолюцию и 15 против, 7 стран воздержались[9]. ЕС подверг текст резолюции резкой критики и заявил, что права человека являются «универсальными и неотъемлемыми», а традиционные ценности «по своей сути субъективны и специфичны для определенного времени и места». Заявление ЕС предупредило, что «введение понятия «традиционных ценностей» в этот дискурс может привести к вводящей в заблуждение интерпретации существующих норм в области прав человека и подорвать их универсальность»[10]. Несмотря на различные цели, программы по борьбе с терроризмом, цивилизационному разнообразию и традиционным ценностям совокупно подвергают сомнению целесообразность или желательность универсальных стремлений либеральной демократии. Основные изменения в международном порядке в течение последних двух десятилетий послужили росту каждого из этих источников контрнорм.
Прощай, НПО, привет, зомби
В сфере НПО контраст между относительно расположенным к демократии миром двадцать лет назад и сегодняшней более суровой международной средой стал наиболее разительным. В 1990-х годах ученые и политики предвещали рост НПО. Эти независимые субъекты международной политики, как утверждалось, приобретали большое значение и стимулировали переход от традиционной государственной власти. Самое влиятельное научное исследование на эту тему утверждало, что НПО регулярно давят на непокорные правительства для осуществления позитивных изменений, оказывая давление с помощью транснациональных сетей, включающих другие НПО, международные организации, а также государства-единомышленники[11]. Сегодня такой оптимизм кажется явно преждевременным. Он зиждется на предположении, что НПО будут осуществлять свои кампании и деятельность на чистом поле на неопределенном промежутке времени, в то же время это предположение не смогло предвидеть степень тяжести и эффективность ответной реакции со стороны государств.
Перелом наступил после так называемых цветных революций, которые вспыхнули в бывшем СССР в первой половине 2000-х годов. В Грузии (2003), Украины (2004), и в Кыргызстане (2005) уличные протесты против фальсифицированных выборов смогли свергнуть властные режимы. Эксперты до сих пор спорят о том, какую роль сыграли в этом НПО, финансируемые Западом. В любом случае, такое представление возникло из-за того, что промоутеры западной демократии использовали НПО как политическое оружие. «Цветные революции» стали синонимом «смены режима внешним спонсором», и правительства начали воспринимать демократические мониторы как потенциальную угрозу безопасности. В течение восемнадцати месяцев с марта 2005 года, когда «тюльпановая революция» произошла в Кыргызстане, все пять бывших советских республик Центральной Азии приняли ограничительные законы по регистрации НПО. В 2011 году «арабская весна» привлекла еще больше внимания к группам гражданского общества (и социальным медиа), финансируемым извне, и к их потенциальному участию в политических волнениях. Три года спустя протесты евромайдана в Украине сместили президента, поддерживаемого Россией, и вновь усилили тревогу некоторых кругов по поводу политического веса групп гражданского общества с иностранной поддержкой.
В ответ правительства во всем мире разработали «контрреволюционное руководство», направленное против НПО и демократических обозревателей. Единым обвинением против них стало то, что они действуют от имени внешних акторов, стремящихся повлиять на внутриполитическую обстановку. Новые правовые ограничения снижают доступ НПО к иностранным фондам и даже клеймят эти группы как троянских коней на тайной службе Запада. Кроме стран Евразии и Ближнего Востока, такие страны, как Эквадор, Эфиопия, Венгрия, Индия, Мексика, Пакистан, Судан, Венесуэла, Вьетнам и даже Канада за последние десять лет стали ограничивать деятельность иностранных НПО. Меры варьируются от прямых запретов на иностранное финансирование (Эритрея, Саудовская Аравия) до ограничений на иностранное финансирование политической деятельности и введения обременительных мандатов, заставляющих НПО получать одобрение правительства для любого внешнего финансирования и соответствовать строгим требованиями отчетности[12]. Исследование Дарина Кристенсена и Джереми Вайнштейна 2013 года в 98 странах показало, что в 12 странах иностранное финансирование третьего сектора было запрещено, в то время как в 38 странах были введены ограничения на внешнее финансирование (в 20 из них с 2002 года)[13]. Еще одно недавнее академическое исследование выявило 45 стран, которые ввели законы, ограничивающие иностранное финансирование местных НПО с 1993 года, отметив, что 38 из них приняли эти ограничения с 2003 года[14]. Исследования также показывают, что страны внимательно следят и перенимают нормативную практику своих соседей[15]. Давление на НПО – это далеко не временная мера, а глобальная тенденция.
Последние события наводят на мысль, что эти новые ограничения достигают своих политических целей. В России, эпицентре борьбы с НПО, закон 2012 года требует от НПО, получающих средства за границей, регистрироваться в качестве «иностранных агентов» под угрозой штрафов. Вначале желающих зарегистрироваться было мало, и закон был изменен, чтобы позволить Министерству юстиции РФ самому решать, подпадает ли группа в разряд независимых или нет. Министерство с тех пор официально предупредило двадцать организаций о необходимости регистрации и, по крайней мере, шесть групп, включая избирательных контролеров, юридические общества и организации ЛГБТ, решили закрыться, чем принять ярлык «иностранного агента»[16].
В случае Эфиопии, исследование, изучающее воздействие ограничительного закона об НПО 2009 года, показало, что 90 процентов местных НПО, занимающихся политическими вопросами или правами человека, либо закрылись, либо сдвинули фокус в менее спорные области, такие как экономическое развитие или социальные услуги[17]. Правительства осознали, что за расправу с НПО им не грозят серьезные международные последствия, и что такие «сохраняющие суверенитет» меры получают поддержку Китая, России и других незападных держав. Правительства также взамен поддерживают псевдо-НПО и поддельные мониторы демократии, имитирующие форму, но не сущность настоящих групп гражданского общества.
Распространение спонсируемых правительством неправительственных организаций (ГОНГО) стало особенно ярким: власти стали возводить строительство собственного ручного гражданского общества, сотрудничающего с властью, а не критикующего его. Например, спонсируемые правительством молодежные движения, такие как российская группа “Наши”, делающая упор на темах национальной гордости и суверенитета.
Рост числа «зомби» наблюдателей за выборами предлагает другой драматический пример. Традиционно, мониторинг выборов был миссией немногих квалифицированных НПО и международных организаций, таких как ОБСЕ, действующей через Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ). Эти группы объединяют большой опыт, технические знания и кодекс лучших практик, которым необходимо следовать в наблюдении и оценке выборов. За последнее десятилетие многие авторитарные правительства и правящие партии продолжают открыто заявлять о своем согласии с внешним наблюдением за выборами как нормой, но урезают его на практике с помощью «зомби» мониторов. Зомби мониторы стараюсь выглядеть как демократические наблюдатели, но служат автократическим целям, одобряя явно проблемные выборы. Авторитарные режимы нанимают все большее количество зомби на дни выборов, независимо от их опыта, компетентности или авторитета.
Зомби мониторы нельзя назвать просто смешной фальшивкой и считать их бессильными в подрыве международных стандартов. Зомби не предназначены для того, чтобы быть идеальной заменой западных демократических контролеров. Вместо этого, их роль менее амбициозна, но и более легкая: режимы используют зомби, чтобы запутать и отвлечь, посеять неуверенность через распространение проправительственного «нарратива» и повысить обоснованность претензий государства о пристрастности иностранных наблюдателей[18]. Более того, зомби позволяют авторитарным режимам делать попытки по постепенному переопределению самой цели и роли внешнего наблюдения за выборами.
Новый авторитарный регионализм
Другой тенденцией международного развития, способствующей росту контрнорм, стало создание различных региональных организаций и новых правовых рамок и мероприятий. Как в случае с НПО, ученые, изучавшие региональные организации, появившиеся в результате холодной войны, предрекали, что в целом они будут содействовать демократической консолидации[19]. Расширение ЕС и принятие им строгих критериев членства в Копенгагене произвело впечатление того, что более глубокая региональная интеграция укрепит демократическую консолидацию и институциональные преобразования. Стандарты ЕС, например, дали демократам в таких странах-тогдашних претендентах, как Словакия и Румыния, основу для критики демократических недостатков собственных правительств. Существовала научная критика этой точки зрения, но она мало подвергала сомнению основную идею того, что региональные организации будут способствовать распространению демократических норм[20].
Такой оптимизм теперь, похоже, становится менее оправданным. В Евразии, Ближнем Востоке, Африке и Латинской Америке создаются новые региональные организации, но их политические программы, похоже, отходят от демократических принципов, склоняясь в сторону новых практик, предназначенных для защиты их авторитарных членов от внешней критики того, что они делают у себя дома. Как замечает эксперт по Латинской Америке Кристофер Сабатини по поводу Боливарианского альянса народов нашей Америки (ALBA, основанного в 2004 году) и Союза южноамериканских наций (УНАСУР, основанного в 2008 году), эти новые организации полагаются на «антиимпериалистические» настроения, а также на то, что он называет «смутной основой норм региональной солидарности»[21].
Особую озабоченность вызывают соглашения и договоры, которые некоторые региональные организации развивают часто во имя новых норм региональной безопасности, стабильности, или борьбы с терроризмом. Эти организации создают правовые рамки, которые могли бы служить для институционализации авторитарных и антиконституционных методов. Например, Договор ШОС 2009 года по борьбе с терроризмом и Соглашение 2012 года о совместной безопасности Совета сотрудничества стран Персидского залива (GCC) дают исполнительной власти и спецслужбам ряд экстерриториальных полномочий, которые обходят традиционные внутренние и международные правовые нормы. Каждая организация имеет свой общий черный список подозреваемых «террористов и экстремистов», позволяющий любому государству-члену экстрадировать подозреваемых в любом другом государстве-члене только на основании обвинения, без четких стандартов доказательств. Службы безопасности государств-членов, тем временем, могут проводить расследования на территории других государств, по запросу предоставляя информацию о подозреваемых и конкретных лицах[22]. Неудивительно, что правозащитные организации критикуют оба этих договора за подрыв политических прав[23].
Даже без принятия соглашений, в которые встроены авторитарные методы, региональные организации способствуют размытию демократических стандартов и инкубации свежих «зомби мониторов». Миссии Содружества Независимых Государств (СНГ) по наблюдению за выборами (основаны в 2005 году) ассоциируют себя с международными стандартами и западными организациями, такими как ОБСЕ. На самом деле, однако, наблюдатели от СНГ дают оценки, противоположные БДИПЧ во всех наблюдаемых региональных выборах, кроме одних – выборах 2010 года, которые привели к власти президента Украины Виктора Януковича.
Почему региональные организации часто не проявляют твердости при отстаивании демократических стандартов? Основную и, пожалуй, удивительную роль в этом играют ведущие региональные державы. Такие государства, как Бразилия и Южная Африка больше заняты тем, как использовать возросшую роль в региональных организациях, чтобы укрепить желанный статус региональных лидеров и «развивающихся» мировых держав. Они опасаются своей критикой правительств соседних стран вызвать нежелательные обиды, в то время как авторитарные режимы практикуются в искусстве призыва к региональной солидарности, чтобы размыть международное осуждение. В 2015 году председательство Зимбабве в Африканском союзе, например, предоставило Роберту Мугабе новую платформу для обвинений в отношении «империалистов и колонизаторов»[24].
Все это не означает того, что региональные организации играют исключительно негативную роль. Напротив, такие группы, как Африканский союз и АСЕАН в Юго-Восточной Азии открыто размышляют о демократических вопросах и проводят регулярную работу с гражданским обществом. И все же в широком обозрении региональные группы стали институциональными аренами, где оспариваются демократические нормы и вводятся контрнормы. В самом деле, даже ОБСЕ, долгое время воплощающая нормативную программу «общечеловеческих ценностей» Хельсинкских соглашений 1975 года, стала критиковаться группой государств Евразии во главе с Россией, предложившей сократить бюджет и автономию БДИПЧ.
Новые патроны и поставщики
Третьим международным трендом, обуславливающим рост контрнорм, стало появление альтернативных поставщиков международных общественных благ. Со времен финансового кризиса 2008 года, стало обычным делом говорить о снижении экономик Запада и подъеме развивающихся стран в качестве основных игроков в мировой экономике. Хотя некрологи западного либерального экономического порядка кажутся преждевременными – к 2010 году мировая торговля восстановилась, а в 2013 году доллары США составляли более 60 процентов мировых резервных активов и более 80 процентов валютных – в одной области западная экономическая гегемония заметно ослабла: это предоставление помощи в целях развития, включая проектное финансирование, содействие стабилизации и льготные кредиты. Новые доноры, особенно, Китай и страны Персидского залива, изменили динамику международного кредитования развития. Китай в настоящее время имеет вторую по величине экономику в мире после США. В торговле Пекин предлагает пакеты, которые не поддаются традиционному различию между помощью и инвестициями, часто принимая в качестве обеспечения своих займов доступ к энергетическим ресурсам, товарам или другим активам принимающей страны.
Независимо от намерений, влияние китайской политической модели неизбежно связано с растущей экономической активностью и международным патронажем Китая. Наличие альтернативных доноров, которые не ставят демократических условий и не требуют гарантий хорошего управления, облегчает состояние получателей помощи во всем развивающемся мире, которые теперь могут отклонить западное финансирование, если им не нравятся сопутствующие продемократические условия. Например, президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган неоднократно поднимал идею прекращения переговоров о вступлении в ЕС, вместо этого предлагая стремиться к членству в ШОС. Эта организация, по его словам, «лучше и мощнее [чем ЕС], и у нас есть общие ценности с ними»[25].
Рост альтернативных покровителей трансформирует картину развития. За последние четыре года Китай предоставил больше денег Латинской Америке, чем Всемирный банк и Межамериканский банк развития совокупно. В Африке Китай в два раза увеличил финансирование программ развития, с 2009 по 2012 год выданные им кредиты составляли $10 млрд, в период с января 2013 года по февраль 2015 эта сумма удвоилась[26]. Пекин также стал ведущим кредитором Центральной Азии и играет важную роль в Карибском бассейне, а также для островных государств Тихого океана. Вместе с этим, переход от грантов к займам под залог концессий вызывает дальнейшие опасения по поводу условий погашения, политических условий и требований, которые Пекин может выдвинуть своим заемщикам в будущем. В других случаях новые доноры активизировали оказание помощи странам, которые не обслуживались западными программами помощи. В связи с нестабильностью, вызванной «арабской весной», богатые нефтью страны Персидского залива оказывают миллиардную внешнюю помощь и в настоящее время обеспечивают львиную долю финансирования развития для Египта, Бангладеш, Мальдив, Йемена.
В 2014 году Пекин решительно поддержал и вложился в создание двух новых кредитных организаций, оспаривающих монополию Запада в контроле над официальными международными финансовыми институтами. Банк нового развития (или NDB, первоначально назывался банком развития БРИКС) и Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (AIIB) предполагают выполнение задач, схожих с задачами Всемирного банка и Азиатского банка развития, с акцентом на финансировании крупных инфраструктурных проектов в развивающихся странах. Интересно, что в то время как американские официальные лица выразили осторожную благосклонность к NDB, они публично выступили против AIIB и даже лоббировали союзников, таких как Австралия, чтобы те отказались от членства. Тем не менее, геополитическое влияние США оказалось слабым, так как к новому банку присоединились 53 государства, в том числе Франция, Германия и Великобритания, а также (после изменения своей позиции) и Австралия. Пока неясно, смогут ли эти банки разработать по-настоящему действенную практику кредитования без навязывания надзора и условий в западном стиле. Тем не менее, их политическое значение в качестве альтернативных источников международного финансирования не следует недооценивать.
Другая бывшая западная монополия либерального порядка, которая стала оспариваться, – это поле глобальных средств массовой информации. В то время как Соединенные Штаты и другие западные страны снижают свое присутствие среди международных новостных агентств (не все американские газеты могут поддерживать постоянные заграничные бюро и штат корреспондентов), Россия и Китай направляют значительные государственные средства в информационные и вещательные операции. В 2013 году, согласно одному источнику, Центральное телевидение Китая (CCTV) создало семьдесят международных бюро, в том числе двадцать в Африке и дюжину в Латинской Америке, с целью трансляции (на местных языках) в регионах и странах, где Китай имеет большие инвестиции[27].
Россия повысила свое международное присутствие в СМИ путем расширения охвата своего телеканала Russia Today (в настоящее время переименован в РТ) и запустив в ноябре 2014 года государственный мультимедийный портал Спутник в 34 странах на всех пяти континентах. Заявленной целью Спутника является противостояние «западной пропаганде» по всему миру[28]. В числе таких усилий – деятельность глобальных порталов, таких как Iran Press TV, венесуэльский консорциум Телесур и несколько вещателей Персидского залива. Вместе они бросают серьезный, хорошо финансируемый вызов в освещении мировых новостей, установлении журналистских стандартов и высказывании мнения по политическим событиям.
В 1990-е годы Запад все еще играл почти эксклюзивную роль в качестве поставщика международного финансирования и информации во всем мире. Новые доноры и альтернативные патроны изменили ситуацию. В сфере помощи в целях развития, проектного финансирования и мировых СМИ развивающиеся страны вытесняют Запад. Результатом этих тенденций будет рост разногласий по поводу нормативных основ международного порядка (где нелиберальные голоса будут иметь больший вес, чем раньше), рост силы контрнорм, таких как невмешательство во внутренние дела других стран, и большее влияние различных авторитарных альтернатив либеральной демократии.
Как справиться с новым шоком
Рост новых контрнорм угрожает власти либеральной демократии, постепенно лишая ее статуса наиболее влиятельного источника норм глобального управления. Появление этих контрнорм неслучайно, а имеет основу в фундаментальных изменениях, которые произошли в мировом порядке после холодной войны. Изменения в правовом статусе и роли неправительственных организаций, преобразования региональных организаций в арены соперничества и рост альтернативных патронов превратили мир, который когда-то был относительно благоприятным для распространения демократических норм, в мир, где авторитарные режимы могут нанести ответный удар и произвести его инновационным способом. Хотя степень мирового демократического регресса неясна, очевидно, что нормы, противостоящие либеральной демократии, уже прижились и помогают авторитарным режимам сохранять власть.
Как на это должны реагировать защитники демократии и продемократические политики? Ключевой задачей является отделение, максимально возможное, вопроса о предполагаемом снижении влияния западной политической модели от проблемы судьбы либеральной демократии.
Первой необходимостью является борьба с ростом контрдемократической практики, воплощенной в новых региональных рамках или в распространении зомби. Здесь политики должны сосредоточиться на сверке этих новых явлений с существующими международными стандартами или на внедрении новых стандартов, которые могут оспорить такие практики и механизмы. Например, кодекс норм, регулирующих наблюдение за выборами, уже существует, с основополагающими давними принципами ООН. Таким же образом, новые региональные договоры и соглашения не должны приниматься пассивно, а их следует активно и тщательно сверять с международными законами в области прав человека и обязательствами стран в таких стандартах. Дипломатам и представителям внешнеполитических ведомств следует пересмотреть то, как развивающиеся державы могут повысить свою роль через принятие, а не отказ, от стандартов хорошего управления и демократии.
Недавние исследования показали, что политические практики, такие как установление гендерных квот для законодательных органов, как правило, распространяются не из принципиальных убеждений, а скорее потому, что страны считают, что их принятие является делом «высокого статуса»[29]. В связи с этим, либеральные демократии должны сделать все возможное, чтобы включить такие принципы, как хорошее управление, прозрачность и уважение к надлежащей автономии гражданского общества, в разряд необходимых и почетных усилий, увеличивающих положение той или иной страны в мире. Призывы к национальной гордости и престижу, вероятно, имеют более весомое влияние на развивающиеся державы, чем лекции о демократических недостатках.
Представители Запада, занимающиеся публичной дипломатией и региональным взаимодействием, не должны смешивать нормативные вопросы с геополитическими. Если Запад будет снижать свою поддержку либеральных норм и правил на основе международного порядка ради политической целесообразности, то это только ускорит эрозию его собственного нормативного положения и подчеркнет конкуренцию за патронаж. Вместо этого, начало многополярности, если она действительно начнет оформляться, должно быть принято с ясным пониманием цели либеральной демократии и ее уникальной репутации в мире конкурирующих норм и контрнорм. Без уверенности в своих собственных ценностей, Запад не только будет продолжать терять свою привлекательность глобально, но и потеряет себя.
———————
[1] Larry Diamond, “Facing up to the Democratic Recession,” Journal of Democracy 26 (January 2015): 141–55; Steven Levitsky and Lucan Way, “The Myth of the Democratic Recession,” Journal of Democracy 26 (January 2015): 45–58.
[2] См. Kim Lane Scheppele’s “Law in a Time of Emergency: States of Exception and the Temptations of 9/11,” University of Pennsylvania Journal of Constitutional Law 6, no. 5 62 Journal of Democracy (2004): 1001–8, а также ее работу “The Migration of Anti-Constitutional Ideas: The Post-9/11 Globalization of Public Law and the International State of Emergency,” в Sujit Choudhry, ed., The Migration of Constitutional Ideas (New York: Cambridge University Press, 2006)
[3] Gavin Sullivan and Ben Hayes, “Blacklisted: Targeted Sanctions, Preemptive Security and Fundamental Rights,” ECCHR-Report, December 2010
[4] Alexander Cooley, Great Games, Local Rules: The New Great Power Contest in Central Asia (New York: Oxford University Press, 2012), ch. 6
[5] . Fair Trials International, “Strengthening Respect for Human Rights, Strengthening Interpol,” November 2013
[6] Thomas Ambrosio, “Catching the ‘Shanghai Spirit’: How the Shanghai Cooperation Organization Promotes Authoritarian Norms in Central Asia,” Europe-Asia Studies 60 (October 2008): 1321–44
[7] David Lewis, “Who’s Socialising Whom? Regional Organisations and Contested Norms in Central Asia,” Europe-Asia Studies 64 (September 2012): 1219–37
[8] Alexander Lukin, “Eurasian Integration and the Clash of Values,” Survival 56 (June 2014): 43–60
[9] См. UN Human Rights Council, “Promoting Human Rights and Fundamental Freedoms Through a Better Understanding of Traditional Values of Humankind: Best Practices,” Resolution A/HRC/RES/21/3, item no. A/HRC/21/L.2, 20 September 2012 (adopted on 27 September 2012)http://www.ohchr.org/EN/HRBodies/HRC/RegularSessions/Session21/Pages/ ResDecStat.aspx.
[10] См. European Union Permanent Delegation to the United Nations Office and other international organisations in Geneva, “Contribution of the European Union: Traditional Values,” Geneva, 15 February 2013, http://www.ohchr.org/Documents/Issues/HRValues/ EU.pdf
[11] Margaret E. Keck and Kathryn Sikkink, Activists Beyond Borders: Advocacy Networks in International Politics (Ithaca: Cornell University Press, 1998)
[12] Thomas Carothers and Saskia Brechenmacher, Closing Space: Democracy and Human Rights Support Under Fire (Washington, D.C.: Carnegie Endowment for International Peace, 201
[13] Darin Christensen and Jeremy M. Weinstein, “Defunding Dissent: Restrictions on Aid to NGOs.” Journal of Democracy 24 (April 2013): 77–91
[14] Kendra Dupuy, James Ron, and Aseem Prakash, “‘Stop Meddling in My Country!’—Governments’ Restrictions on Foreign Aid to Non-Governmental Organizations,” working paper, University of Washington and University of Minnesota, 23 November 2014
[15] Beth A. Simmons, Mobilizing for Human Rights: International Law in Domestic Politics (Cambridge: Cambridge University Press, 2009)
[16] Human Rights Watch, “Russia: Government Against Rights Groups,” 28 May 2015
[17] Kendra Dupuy, James Ron, and Aseem Prakash, “Who Survived? Ethiopia’s Regulatory Crackdown on Foreign-Funded NGOs,” Review of International Political Economy 22, no.2 (2015): 419–56
[18] Judith Kelley, “The More the Merrier? The Effects of Having Multiple International Election Monitoring Organizations,” Perspectives on Politics 7 (March 2009): 59–64
[19] Jon C. Pevehouse, Democracy from Above: Regional Organizations and Democratization (Cambridge: Cambridge University Press, 2005)
[20] См. Amitav Acharya’s “How Ideas Spread: Whose Norms Matter? Norm Localization and Institutional Change in Asian Regionalism,” International Organization 58 (Spring 2004): 239–75, и его работу “Norm Subsidiarity and Regional Orders: Sovereignty, Regionalism, and Rule-Making in the Third World,” International Studies Quarterly 55 (March 2011): 95–123
[21] Christopher Sabatini, “Meaningless Multilateralism: In International Diplomacy, South America Chooses Quantity over Quality,” Foreign Affairs (online), 8 August 2014
[22] Alexander Cooley, “League of Authoritarian Gentleman,” ForeignPolicy.com, 30 January 2013
[23] Human Rights in China, “Counter-Terrorism and Human Rights: The Impact of the Shanghai Cooperation Organization,” white paper, March 2011; and Human Rights Watch, “GCC: Joint Security Agreement Imperils Rights: Vaguely Worded Provisions Endanger Free Expression, Privacy,” 27 April 2014
[24] Sam Jones, “Robert Mugabe Assumes African Union Helm with Familiar Battle Cry,” Guardian, 30 January 2015.
[25] Emrullah Uslu, “Turkey Debates the SCO as an Alternative to the EU,” European Dialogue, 8 February 2013.
[26] See “Chinese Lending to LAC in 2014: Key Findings,” Inter-American Dialogue, China and Latin America, 27 February 2015, http://chinaandlatinamerica. com/2015/02/27/chinese-lending-to-lac-in-2014-key-findings; Yun Sun, “China’s Aid to Africa: Monster or Messiah?” Brookings East Asia Commentary, no. 75, February 2014; and Charles Wolf Jr., Xiao Wang, and Eric Warner, China’s Foreign Aid and Government-Sponsored Investment Activities: Scale, Content, Destinations, and Implications (Santa Monica: RAND, 2013).
[27] Anne Nelson, “CCTV’s International Expansion: China’s Grand Strategy for Media?” Center for International Media Assistance, National Endowment for Democracy, Washington, D.C., 22 October 2013.
[28] Peter Pomerantsev and Michael Weiss, “The Menace of Unreality: How the Kremlin Weaponizes Information, Culture and Money,” The Interpreter project of the Institute of Modern Russia, 2014
[29] Ann E. Towns, Women and States: Norms and Hierarchies in International Society (Cambridge: Cambridge University Press, 2010)
