Выработка новой стратегии внешней политики подразумевает честный и недвусмысленный выбор потребностей. В самых общих терминах, необходим четкий ответ на вопрос: зачем России внешняя политика?
Единого фронта не складывается
Первый за десятилетие визит президента Путина в Нью-Йорк для выступления на Генассамблее ООН стал важным сигналом международному сообществу: Москва не утратила интерес к давно сложившимся правилам и процедурам международного взаимодействия. Она готова не только критиковать Запад за его «санкции» и «политические провалы», но и хотела бы привлечь внимание к себе как «ответственному игроку», принимающему участие в урегулировании острых международных кризисов.
Если пути разрешения противоречий вокруг конфликта на Украине пока не просматриваются, то по Сирии Москва предлагает варианты совместных действий.
По мнению российских представителей, кроме формирований, лояльных президенту Сирии Асаду, никаких боеспособных частей, противостоящих «Исламскому государству» (запрещенной в России террористической группировке), не существует. Поэтому внешним силам следует не сдерживать формирования Асада, а, наоборот, помогать им в битве с ИГ.
С поправкой на большее количество жертв, сирийская ситуация похожа на конфликт в Боснии начала 1990-х годов, где воюющие стороны не хотели принимать никакой из мирных планов и продолжали воевать, полагая, что преимущество на их стороне. Внешним игрокам оставалось только решить, какая из конфликтующих сторон должна быть кардинальным образом ослаблена, чтобы компромисс мог быть достигнут.
Аналогичным образом, в Сирии силы, подконтрольные Асаду, «умеренные» повстанцы-сунниты, курды и другие группировки, добровольно за стол переговоров не сядут. Во-первых, их разделяет многолетняя гражданская война, в которой каждый продолжает надеяться на свою окончательную победу (не без помощи внешних спонсоров).
Во-вторых, мало кто из крупных держав готов напрямую участвовать в боях с силами ИГ. США и их арабские партнеры (Саудовская Аравия, Катар и другие) возлагают ответственность на Асада за начало гражданской войны в Сирии и не хотели бы разгрома ИГ силами шиитов (Асадом в альянсе с Ираном и Ираком, а теперь еще и Россией). Турция, придерживающаяся схожих взглядов, правда, еще и стремится не допустить усиления курдов. Консенсус среди внешних игроков в вопросе о том, чьи сухопутные силы должны уничтожать ИГ, отсутствует. Все это создает серьезные препятствия на пути создания «единого фронта» борьбы с «Исламским государством».
Тактика и стратегия
Интерес лидеров крупнейших держав, включая Обаму, к российским инициативам по Сирии признан рядом наблюдателей в качестве тактического успеха российской дипломатии. Однако подобные достижения вряд ли конвертируются в осязаемые преимущества, если тактика расходится со стратегией.
За последние 25 лет Российская Федерация предпринимала несколько попыток выработать долгосрочную внешнеполитическую стратегию. Первая попытка привела в середине 1990-х годов к идеям многополярности — доктрине, подразумевавшей не столько стремление ограничить влияние Запада, сколько создание ситуативных альянсов как с США и их союзниками, так и с Китаем и другими развивающимися государствами Азии для увеличения собственного веса России в мировых делах.
В итоге пока ни один из таких «геополитических» альянсов не оказался достаточно прочным и не принес Москве ожидаемой выгоды. Россия стала единственной современной великой державой, практикующей (или во всяком случае декларирующей) частые и довольно резкие внешнеполитические развороты — начиная с 1991 года они происходили один раз в 5–6 лет. От «прозападной» политики министра иностранных дел Андрея Козырева в начале 90-х Россия перешла к жесткому торгу, а затем и конфронтации с Западом по поводу конфликтов на Балканах. За новым потеплением начала нулевых последовали «мюнхенская речь» российского президента и острый конфликт с Западом вокруг Грузии. «Перезагрузка» с США сменилась через полдесятилетия практически полной заморозкой отношений и ставкой на альянс с Китаем. Каждый такой разворот стоил довольно дорого с точки зрения накопленного за предшествовавшие годы внешнеполитического капитала.
Игра на внутренних противоречиях европейской интеграции (экономический и миграционный кризисы ЕС) и трансатлантических отношений (торговые противоречия, трения внутри НАТО), просчетах США и стран ЕС на международной арене (Ирак и Сирия) также не приводят к искомым целям. В конечном итоге Россия чаще всего сама теряет от экономического и геополитического ослабления Запада как своего основного торгового партнера, стоящего перед лицом схожих с российскими угроз безопасности.
Другой стратегической идеей последних десятилетий стала интеграция на постсоветском пространстве. Она последовательно реализовывалась президентом Путиным примерно с начала 2003 года и привела к созданию достаточно тесного экономического объединения в лице Евразийского союза. Однако к концу 2013 года эта стратегия натолкнулась на препятствие в виде окончательного отказа Украины вступать в эксклюзивный торговый блок с Россией и была «потеряна». Сегодня сопротивление постсоветских республик интеграции во главе с Россией существенно возросло и вряд ли в скором времени получится завершить проект постсоветской интеграции в той форме, как он задумывался до событий киевского Майдана и реакции на них Москвы.
Реформа или консервация?
Третьим вариантом стратегии, набравшим популярность среди лиц, принимающих в России решения, в ходе «украинского кризиса», стал радикальный вариант многополярности: необходимо добиться существенного ослабления Запада во главе с США прежде, чем любые другие российские внешнеполитические цели могут быть реализованы. Среди российского внешнеполитического сообщества распространились ожидания скорого краха текущего миропорядка и перехода к новому, более благоприятному для России.
Последние же выступления и дискуссии в ООН вряд ли подтверждают эти ожидания. Радикальная реформа мироустройства пока не просматривается. Встать единым фронтом на борьбу с США желают единицы. И к числу «революционеров» явно не относятся крупнейшие развивающиеся страны Китай и Индия.
К тому же Индия с Германией и Бразилией продвигают реформу иного характера, которая вряд ли нравится России, — «адаптация» к новым мировым реалиям не менявшегося 70 лет состава постоянных членов Совета Безопасности ООН. Сложившиеся правила игры могут не нравиться многим, однако альтернативы (например, наделение великих держав особыми правами в соседних регионах, имплицитно предлагаемое Россией) вызывают в международном сообществе сомнения, а опасности переходного периода — страх. Ни кардинального «передела» мира, ни погружения его в хаос не происходит, консерватизм на мировой арене в целом преобладает.
Выработка новой эффективной стратегии подразумевает честный и недвусмысленный выбор потребностей, удовлетворению которых эта стратегия должна содействовать. В самых общих терминах, необходим четкий ответ на вопрос: зачем России внешняя политика?
Многие потребности могут оказаться взаимоисключающими. Базовая потребность в безопасности государства обсуждению не подлежит, однако на ней нельзя построить современную международную стратегию. Заплатив конечную и разумную цену за безопасность, нужно переходить к формированию позитивной концепции национального интереса, который и определит стратегию государства на мировой арене.
В процессе формирования этой концепции должна быть обеспечена агрегация легитимных запросов общественных групп и критическое рассмотрение проектов концепции независимым экспертным сообществом. Это позволит исключить те интересы, степень реализации которых невозможно оценить, и те, которые требуют чрезмерного объема ресурсов. Результатом процесса, скорее всего, станут неожиданные формулировки национальных интересов, которые позволят России выйти из традиционной для нее ловушки выбора между «Западом» и «Востоком».
