Среди новостей середины лета выделяются споры о месте размещения памятника князю Владимиру, – новые варианты, предложенные комиссии Мосгордумы, один другого символичнее, – тут и Болотная площадь, и Лубянка, и площадь перед Боровицкой башней Кремля. Журналист Олег Кашин предположил, что инициаторы установления монумента ставят «памятник одному, подразумевая другого» Владимира, работая, таким образом, на «застенчивый культ личности» Владимира Путина. Сам президент на эту тему не высказывается, и вот это его молчание вызывает недоумение.
Что-то давно не было слышно новых рассуждений на исторические темы с самого верха политической власти. Последние новации в области трактовки отечественной истории прозвучали осенью 2014 года на встрече президента с молодыми преподавателями истории. Именно тогда мы узнали про «священную Корсунь» и про князя Владимира как основателя нынешней России. После этого было громкое празднование юбилея Победы, но интрига заключалась лишь в списке гостей, а в трактовке Великой Отечественной войны не появилось ничего нового по сравнению с тем ее описанием, что превратилось в канон за последние полтора десятилетия.
Казалось бы, ничего удивительного в этом нет. Прошлое должно быть стабильным. Его непредсказуемость кого-то изрядно тешит, а кого-то возмущает, но мало кто из сограждан доволен его переменчивостью. Однако дело в другом. Владимир Путин всегда уделял очень много усилий исторической политике, расставлял акценты, создавал условия для выстраивания единого, одобренного государством нарратива российской истории. Так появились и реформы государственных праздников, и борьба за единый учебник истории, и введение уголовного наказания за туманно описанную «реабилитацию нацизма». Начиная с 2000 года главным содержанием символической политики Путина было поддержание единства российского общества, а самым объединяющим событием в истории остается, конечно, Великая Отечественная война – она и стала центром исторического повествования. Вместе с тем президент избегал однозначно высказываться по острым вопросам, таким, как, например, переименование Волгограда в Сталинград или вынос тела Ленина из Мавзолея. В «борьбе за историю» нельзя останавливаться, иначе на твое «символическое поле» немедленно придут сторонники других трактовок прошлого, и в Кремле это хорошо понимали.
«Сакральная Корсунь» прошлой осени стала серьезной поправкой к этому взгляду на историю. Ее появление тем не менее хорошо вписывалось в усилия Путина по символическому обоснованию внешнеполитических решений, принятых в начале 2014 года и повлекших за собой самый серьезный политический кризис за время его президентства.
Не только коммунисты, но и средней руки чиновники считают, что сегодняшний официальный исторический нарратив устарел и не отвечает политическим реалиям
Но единственным продолжением этой новой линии сегодня остается борьба за и против установки памятника князю Владимиру в Москве. Зато первая половина текущего года была полна историческими инициативами, исходившими от чиновников среднего уровня и депутатов Государственной думы.
Первой ласточкой стал монумент «Большая тройка» работы Зураба Церетели, установленный в Ялте в феврале 2015 года в присутствии спикера Государственной думы Сергея Нарышкина и включавший, естественно, изображение Сталина. Это был, насколько мне известно, первый памятник Сталину, официально установленный в России после 1961 года. После этого «плотину прорвало». Изображения генералиссимуса стали появляться в разных местах страны и в различных контекстах. «Изборский клуб» Александра Проханова в июне этого года организовал освящение «иконы» Сталина на аэродроме в городе Энгельсе (местная епархия, правда, оперативно осудила это мероприятие и наказала священника за участие «по неопытности»).
Более монументальные изменения в окружающем россиян историческом пространстве предлагают, конечно, коммунисты. В мае этого года местная партийная организация КПРФ установила в Липецке памятник Сталину. Подобные планы звучат в разных городах, от Уссурийска до Орла и города Дагестанские Огни, где уже существует проспект Сталина. В июне та же КПРФ предложила провести в Москве референдум о возвращении памятника Дзержинскому на Лубянскую площадь.
Однако коммунисты пытались вернуть Сталина и Дзержинского в актуальное пространство и ранее, но не получали на это одобрения от государственных органов, за которыми оставалось последнее слово. В этом году разрешение на установку памятника в Липецке было получено, а предложение о референдуме одобрила Мосгордума, в которой у коммунистов вовсе нет большинства. Более того, уже в начале июля бюст Сталина вошел в экспозицию военно-исторического музея «Калининский фронт. Август 1943 года» в деревне Хорошево Ржевского района, и это решение поддержал в газете «Известия» министр культуры России Владимир Мединский.
И вот тут любопытно посмотреть на позицию Кремля, которой просто нет
В этом изменении атмосферы многое интересно. Похоже на то, что не только коммунистические идеологи, но и средней руки чиновничество считает, что сегодняшний официальный исторический нарратив устарел и не отвечает новым политическим реалиям страны.
И вот тут любопытно посмотреть на позицию Кремля, которой просто нет.
Начнем с того, что сам Владимир Путин неоднократно в прошлом осуждал Сталина и не поддерживал идею увековечить его имя. Во всех версиях современных школьных учебников, а также и в одобренном государством «историко-культурном стандарте» для школ, созданном в ходе работы над «единым учебником истории», недвусмысленно сказано о «сталинской диктатуре», «культе личности», «массовых репрессиях» и «великодержавных амбициях Сталина» (кавычки здесь означают не условность терминов, а то, что это цитаты из стандарта).
Сегодня президент молчит не только по поводу памятника князю Владимиру, но и по поводу инициатив по восстановлению сталинских монументов. Однако именно символическая политика была всегда той областью, в которой он был особенно силен, и это молчание порождает вопросы и гипотезы.
Попробуем выдвинуть гипотезы и мы.
Возможно, в Кремле в самом деле считают, что настало время радикального изменения взгляда на отечественную историю, символического возвращения к СССР образца не 1970-х, а 1930-х годов. Тогда инициативы коммунистов – это пробный шар, пущенный в общество с целью оценить его реакцию. По итогам замеров Путин либо поддержит новый сталинизм, либо же осудит «перегибы».
Другой вариант объяснения – разводка. Россиян и «западных партнеров» пугают символическим возвращением сталинизма, но в какой-то момент президент объявит, что «пока не время», и часть общества с облегчением вздохнет. В частности, референдум по возвращению Дзержинского на Лубянку может быть перебит установлением на площади памятника князю Владимиру, что тоже обсуждается в последние недели.
Наконец, третий вариант объяснения видится в происходящем реальном конфликте российских элит. В пользу такого объяснения говорит серьезность, с которой президент выстраивал свою «символическую вселенную» на протяжении пятнадцати предыдущих лет. Верховный главнокомандующий мог сказать, что в Крыму нет российских войск, а потом сообщить, что они там были, – это подавалось как стратегическая мудрость. Но признать, что символическая вселенная, которую он построил в предыдущие годы, должна быть разрушена, – совершенно другое дело.
После волны протестов зимы 2011/12 года символическая политика Кремля изменилась, и в общество стали вбрасываться раскалывающие его темы, от отношения к православию до прав сексуальных меньшинств. Эта тактика сыграла свою роль в расколе оппозиционного Кремлю движения, но она опасна тем, что требует постоянной подпитки все новыми расколами. В начале 2014 года руководство России аннексировало Крым и поддержало Донбасс. Именно в этот момент была заложена основа для разрушения консенсуса в отношении истории, что понял и сам Путин, как мы видели во время его встречи с молодыми историками. Но апелляция к событиям тысячелетней давности, видимо, не сработала; советское «собирание земель» и противостояние внешнему миру оказываются более близкими историческими параллелями, лучше объясняющими новую российскую идентичность. Таким образом, логика политической ситуации и старания собственной пропаганды уводят государство все дальше по пути символического погружения в Советский Союз образца 1930-х годов. Часть элиты уловила это движение и бежит впереди паровоза, своим движением, однако, увлекая за собой и массы колеблющихся.
И в этом движении президент – впервые с 2000 года – потерял власть над символами. Повестка дня ему больше не принадлежит. Не знаю, будет ли нам лучше в этой новой «символической вселенной». Но это уже другая эпоха.
