Ограничения аргумента: Дискуссия об источниках «восстания» на Донбассе

В аналитической записке для PONARS Eurasia «Внутренние факторы восстания на Донбассе», и в ответе на критические замечания Андреаса Умланда, Сергей Куделя стремится убедить читателей, что «восстание на Донбассе является,  прежде всего, внутренне-обусловленным явлением».

Соглашаясь с тем, что «структурные возможности» (фрагментация государства, насильственная смена режима и низкий принудительный потенциал власти) и «групповые эмоции» (обида и страх) являются важными переменными для объяснения этого случая, я не согласен с утверждением автора о том, что вооруженный конфликт на Донбассе имеет внутреннюю природу.

Более того, я полагаю, что этот хорошо написанный тест, вводит читателя в заблуждение, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, он является несбалансированным, поскольку опирается на выборочные факты и цифры. Во-вторых, язык, который использует Куделя, подталкивает читателя к искаженному  восприятию  последних событий в Украине.

Начну с анализа логических выводов, которые вытекают из аргументов Кудели. Если структурные и групповые факторы являются достаточным условием для возникновения сепаратистского конфликта в одном регионе, мы вполне могли ожидать, что подобное должно было случится и в других, похожих регионах. Однако этого не произошло.

В частности, если согласиться с тем, что восстание на Донбассе прежде всего носит внутренний характер и Россия только «поддерживает» его, то у нас возникают трудности с ответом, по крайней мере, на два очевидных вопроса:

1. Почему начало сепаратистского движения на Донбассе произошло после присоединения Крыма к России, а не до этого? Если структурные и групповые условия возникновения сепаратизма присутствовали сразу после смены власти в Киеве (22 февраля 2014), то сецессию следовало бы ожидать в конце февраля или в начале марта. Однако первые вспышки сепаратизма на Донбассе приходятся на апрель 2014г., после аннексии Крыма Россией. Если предположить, что сепаратизм был результатом «демонстративного  эффекта» (аннексии Крыма), то мы подходим ко второму вопросу:

2. Почему это удалось в Донецке и Луганске, а не в Харькове или Одессе? Харьков – бывшая столица советской Украины, пережил нескольких попыток насильственного захвата административных зданий,  организованных «Оплотом» – местной сепаратистской организацией. Одесса также прошла сквозь ожесточенные столкновения между проукраинскими и пророссийскими активистами, которые привели к гибели более 40 людей. Оба города преимущественно русскоязычные и оба находились под контролем местной верхушки бывшей правящей партии (Партии регионов). Обиды и страх перед «фашистами» из Киева должны были бы привести примерно к тем же результатам, что в Донецке и Луганске.

Кто распространял страх?

Опираясь на литературу по этническим конфликтам, Куделя упоминает  обиду и страх как эмоции, ведущие к началу внутреннего конфликта. Хотя конфликт на Донбассе вряд ли можно отнести к категории этнических, я не согласен с утверждением автора о том, что «На Донбассе страх был реакцией на возрастающее присутствие националистических военизированных групп, таких как «Правый сектор», которые были организаторами ожесточенных противостояний с милицией и захвата общественных зданий».

Опираться на данные опроса (в частности на вопрос о необходимости разоружения незаконных радикальных группировок), не спрашивая, откуда возник страх и почему в ответах на этот вопрос у жителей юго-востока Украины возникли разногласия, выглядит близоруко. Опрос на самом деле вскрывает довольно амбивалентное  отношение респондентов Донецкой и Луганской областей к «Правому сектору». В то время как 36% 40% респондентов в Донецкой и в Луганской областях считают «Правый сектор» одним из десятков маргинальных групп, не имеющего веса и реального влияние во власти, 50% и 42% респондентов тех же областей видят в «Правом секторе» крупное военное формирование, пользующееся влиянием во власти и представляющее угрозу гражданам и целостности страны[1].

Вопрос о роли России в конфликте отражает довольно интересные взгляды, которые Куделя предпочитает не обсуждать. Когда респондентов прямо спросили «Согласны ли вы с тем, что Россия – организатор сепаратистских митингов и захватов административных зданий на Юго-востоке Украины» – 17% и 21% респондентов в Донецкой и Луганской областях, соответственно, ответили «да». Отвечая на контрольный вопрос, правомерно ли Россия защищает интересы русскоязычного населения в юго-восточной части Украины, 47% и 44% респондентов Донецкой и Луганской областей снова ответили «да». И, наконец, когда их спросили, «Согласны ли Вы с тем, что…Россия никак не влияет на происходящее в Украине», 54% и 48% респондентов Донецкой и Луганской областей ответили «нет», в то время, как всего лишь 23% и 18% ответили «да». Эти цифры показывают, что примерно 50% респондентов в обеих областях согласны с тем, что Россия действительно участвует в конфликте.

Не внимание к этим данным, позволило автору предположить, что страх жителей обеих областей стал естественной реакцией на «развал государства». На самом деле страх был намеренно создан еще в январе 2014 года тогда ещё правящей Партией регионов[2].  К маю 2014 страх стал выразительной частью дискурса многочисленных дискуссионных онлайн групп (насчитывающих примерно 900 000 комментаторов в ВКонтакте) [3].

Мы также знаем, что первые зерна обиды были посеяны на Юго-востоке Украины российскими политтехнологами еще в 2004 году[4]. Принимая во внимание то, что Виктор Янукович находился в постоянном контакте с Владиславом Сурковым, бывшим близким советником Путина, и другими российскими чиновниками на протяжении всего периода кризиса, идея распространения страха вполне может принадлежать кремлевским «аналитикам».

Язык

Несмотря на то, что мы все подбираем термины, наиболее подходящие нашим исследовательским задачам, слова, которые мы используем, отражают не только наше представление, но и влияют на восприятие предмета читателем. Именно это мы имеем в случае с запиской Кудели. Такие термины, как «насильственная смена режима», «развал государства» и «захват власти» создают впечатление, что в Украине произошел государственный переворот, а за ним и гражданская война. Альтернативные термины, такие как «революция» или «политическая революция», «множественный суверенитет» и «передача власти», могли бы создать совершенно другую картину политического процесса в Украине.

Я уверен, Куделя понимает, что частью российской войны в Украине являются психологические операции, направленные на изменения общественного сознания. Российские власти и СМИ представляют события в Украине сквозь призму незаконных действий протестующих и их руководителей, где «переворот» является смыслообразующим термином.

Подводя итоги, отмечу, что отсутствие документальных данных о роли России в инициировании кризиса не должно препятствовать нам учитывать  многочисленные факты, указывающие на то, кто на самом деле является правонарушителем[5].

Как сам Путин признался в мае, российская армия действительно была в Крыму. То же самое, я уверен, раньше или позже будет сказано и о Донбассе.