Время от времени российские власти по различным поводам апеллируют к опыту западных стран. Иногда такого рода отсылки сигнализируют о желании апеллирующих заимствовать передовые управленческие и другие практики, в то время как в других случаях подобная риторика имеет целью нейтрализовать критику и оправдать недемократические и непопулярные шаги, при этом нередко указывая критикующим на их собственные несовершенства. Тактика встречной критики, которую в 2008 г. британский журнал «The Economist» обозначил термином whataboutism (от английского «what about … ?», т.е. «как насчет …?»), стала одним из излюбленных риторических приёмов Владимира Путина наряду со систематическим отрицанием его личной причастности к инициированию недемократических мер и преследования политических оппонентов, а также с периодическим использованием грубых и некультурных, но зато создающих мужественный имидж выражений. Каким же образом отсылки к практикам западных стран использовались в проправительственной риторике постсоветской России? В чем заключаются сильные и слабые стороны подобной риторики? Насколько эффективной можно считать реакцию на такого рода шаги со стороны стран Запада? Эти вопросы являются для настоящей аналитической записки ключевыми.
Советский период и 1990-е годы
В течение советского периода позитивные отсылки к западному опыту были довольно редкими, поскольку официальная советская идеология и пропаганда провозглашали превосходство социалистической системы над капиталистической. В тех случаях, когда западные оппоненты резко и убедительно критиковали советские реалии, контрпропаганда СССР порою делала акцент на какие-либо недостатки в какой-нибудь другой, не связанной с мишенью критики сфере; например на проблемы расовых меньшинств в США.
Ситуация изменилась в период перестройки. Тогда стало немодным провозглашать превосходство советской системы и, напротив, сделалось модным проводить самоуничижительные сравнения между советскими и западными реалиями в планах технических достижений, качества управления, отношения к человеку и т.п. С этих пор восприятие практик и достижений западных стран как в целом более передовых настолько укоренилось в российском общественном дискурсе, что во многом сохранило своё значение вплоть до настоящего времени, несмотря на жёсткую антизападную риторику путинского периода.
В течение 1990-х годов в официальной риторике отсылки к западному опыту делались, в основном, для того, чтобы подвергнуть критике какие-нибудь российские недостатки и обозначить пути развития России, а также чтобы ободрить публику тем, что страна уже близка к тому, чтобы соответствовать хотя бы некоторым западным стандартам. По иронии судьбы, в 1990-х годах из западных же стран были заимствованы и некоторые из тех идей и практик, которые, как оказалось, заключали в себе значительный антизападный потенциал. Речь идёт, в частности, о классической геополитике («Великая шахматная доска» Бжезинского стала одним из образцов для Александра Дугина и ряда других авторов, ставших приверженцами традиционных геополитических идей), концепций «сферы жизненных интересов» (заимствованной из американских официальных доктрин и заявлений) и «национальной безопасности», сконцентрированной на парировании многочисленных и во многом субъективно определяемых угроз, часть которых в большей или меньшей степени связывалась с политикой стран Запада в отношении России.
Первые годы путинского режима
В первые годы президентства Владимира Путина модернизационная и прозападная риторика по-прежнему преобладала в контексте делавшихся властями отсылок к западному опыту. Вместе с тем, такого рода риторика порою выглядела в глазах западных партнёров довольно неоднозначно. В особенности это касалось попыток Москвы нейтрализовать внешнюю критику нарушений прав человека в Чечне путём приравнивания российской военной операции в этой республике к контртеррористическим операциям США и их союзников.
Ситуация изменилась в середине 2000-х годов, когда Москва стала систематически прибегать к ответной критике стран Запада в ответ на обвинения теми российского режима в недемократичности, нарушениях прав человека и политических репрессиях (например, в отношении Михаила Ходорковского). Весьма настороженно воспринимая поддержку западными странами «цветных революций» на постсоветском пространстве, Кремль, в числе прочего, отреагировал на эти события предложенной Владиславом Сурковым концепцией «суверенной демократии», делавшей упор на то, что Россия должна сама выбрать свою самобытную политическую модель и не копировать те западные рецепты, которые навязываются ей извне. Однако такого рода отвержение западного политического опыта диалектически сочеталось с заявлениями о приверженности такому опыту в тех случаях, когда это было в интересах режима. Отсылки к принятым в западных странах практикам в отрыве от контекста условий и других практик, в которых те применялись, стали одним из любимых риторических приёмов режима, используемых для оправдания недемократических или репрессивных мер и парирования заявлений оппонентов о том, что Россия становится все более недемократической страной.
В числе прочего, Россия прибегла к систематической критике США и стран ЕС в процессе своего утверждения в глобальном информационном пространстве. В 2005 г. с целью улучшения имиджа страны за рубежом была основана международная телевизионная компания «Russia Today» (“RT”). Хотя в своих передачах телеканал отнюдь не избегал умеренной критики России, основной акцент был сделан на гораздо более жесткой критике внутренней и внешней политики её западных оппонентов, в результате чего российские проблемы с демократией и законностью должны были смотреться на этом фоне как вполне обычные.
Права человека и неправительственные организации
С середины 2000-х гг. Москва стала использовать в качестве ключевого аргумента для своей ответной критики ставшие достоянием гласности факты пыток подозреваемых в терроризме в находившихся под контролем США тюрьмах в Абу-Грейбе и Гуантанамо. Российские власти сочли возможным использовать этот аргумент даже несмотря на то, что в самой России плохое обращение с заключёнными (включая подозреваемых в терроризме) было и остаётся практически повсеместной проблемой; и не случайно, что журналисты и правозащитники в середине 2000-х нередко применяли метафору «российский Абу-Грейб» по отношению к получившим особо печальную известность тюрьмам и колониям.
Поначалу в российской официальной риторике критические отсылки к произошедшему в тюрьмах в Абу-Грейбе и Гуантанамо активно не использовались, так как Москва не хотела подрывать дискурс российско-американского сотрудничества в борьбе с терроризмом; тем более, что в начале 2000-х гг. США смягчили свою критику нарушений прав человека в Чечне. Однако ближе к концу десятилетия ответные обвинения в официальной риторике стали практиковаться чаще. Особенно заметно это проявилось на фоне спровоцировавшего критику со стороны западных стран ужесточения политики в отношении некоммерческих организаций и правозащитников накануне избирательных компаний 2007-2008 гг. В июле 2007 г. в ходе своей пресс-конференции, организованной для журналистов стран «большой восьмерки», Владимир Путин назвал себя «абсолютным и чистым демократом, которому «не с кем поговорить после смерти Махатмы Ганди», обвинив при этом США в пытках, плохом обращении с заключёнными и неспособности помочь огромной массе бездомных, а страны ЕС – в насилии над участниками демонстраций.
С целью институционализации такого рода ответной критики в октябре того же года В. Путин объявил во время саммита Россия-ЕС о создании Института демократии и сотрудничества, осуществляющего мониторинг нарушений прав человека в ЕС и США. Данная инициатива обосновывалась желанием Москвы симметрично ответить на поддержку странами Евросоюза гражданских активистов в России. За период своего существования институт, имеющий представительства в Москве, Париже и Нью-Йорке, издал серию ежегодных отчетов (по-видимому, составленных по образцу аналогичных отчётов тех западных неправительственных организаций, которые систематически критикуют нарушения прав человека в России), акцентировавших внимание на проблемах с правами человека в США, а также выпустил ряд отчётов, посвящённых другим американским проблемам, таким как нелегальная миграция, владение оружием и изъянам в работе пенитенциарной системы.
Новая волна ответной критики стран Запада за нарушения прав человека имела место в 2010-2012 гг. в связи с экстрадицией Константина Ярошенко и Владимира Бута в США, резким осуждением рядом зарубежных государств жесткого подавления российскими властями протестов оппозиции в 2012 г., а также принятым в США пакетом персональных санкций против нарушающих права человека лиц, включая тех, кто неофициально обвиняется в причастности к убийству Сергея Магнитского. Россия ответила не только официальными заявлениями, но также выпуском новых правозащитных докладов, включая подготовленный Министерством иностранных дел доклад «О ситуации с правами человека в ряде государств мира», имевший, вероятно, своим прототипом ежегодные доклады о правах человека Госдепартамента США. МИД России подверг критике положение с правами человека в Соединённых Штатах, Канаде, некоторых странах ЕС, а также нарушения, допущенные коалицией против режима Каддафи в Ливии (вполне закономерно, что в этом докладе отнюдь не упоминалось о ситуации в дружественных России странах, в частности тогда возглавлявшейся Сильвио Берлускони Италии). В частности, США были обвинены в расовой дискриминации, ксенофобии, неоправданном применении смертной казни и неспособности справиться с широкомасштабной коррупцией. Другим знаковым документом стал закон «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушениям основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан Российской Федерации», который затронул не только обвиняемых в подобных нарушениях лиц, но также финансируемые США политически активные неправительственные организации и (что получило особо печальную известность) американских граждан, которым теперь было запрещено усыновлять российских детей.
Прибегая к ответным обвинениям, представители власти, вместе с тем, продолжали ссылаться на те практики западных стран, которые могли бы как-то оправдать репрессивные меры режима. Ещё в 2006 г., после принятия закона, ужесточавшего контроль над неправительственными организациями и расширявшего правовые возможности для их принудительной ликвидации, Владимир Путин заявил своим европейским партнёрам по переговорам о том, что нововведение полностью соответствует стандартам ЕС.
В июне 2012 года когда режим стал все более жёстко реагировать на массовые протесты против фальсификаций на выборах, был принят закон, резко ужесточивший санкции за нарушение правил проведения демонстраций: организаторы митингов теперь могли быть приговорены к уплате огромных штрафов или к принудительным общественным работам. Отвечая на внутреннюю и внешнюю критику подобных шагов, российские власти и их сторонники заявляли, что данные нововведения полностью сопоставимы с санкциями, заложенными в законодательстве ряда стран ЕС. В то время как данный аргумент нельзя считать полностью небезосновательным, его защитники отнюдь не акцентировали внимание на том обстоятельстве, что российская правоприменительная практика в целом гораздо менее лояльна к протестующим, нежели типичные правоприменительные практики в странах Запада.
В июле 2012 г. следующей мишенью стали получавшие зарубежное финансирование неправительственные организации: новые законодательные поправки предписывали таким организациям, вовлеченным в политическую активность (содержание которой определялось очень широко и расплывчато) зарегистрироваться в качестве иностранных агентов (данный термин имеет в российском политическом дискурсе довольно устойчивую негативную коннотацию). На этот раз в качестве оправдания подобной меры была использована отсылка к американскому «Закону о регистрации иностранных агентов» (FARA), принятому ещё в 1938 г. Между тем, FARA имеет гораздо более узкую сферу действия, касаясь, в основном, случаев лоббирования интересов иностранных государств или других внешних акторов, в то время как российские нововведения регулируют едва ли не любую тем или иным образом связанную с политикой деятельность получавших какое-либо иностранное финансирование неправительственных организаций, в том числе деятельность занимавшейся наблюдением за выборами ассоциации «Голос», вызвавшую нескрываемое раздражение властей во время выборов 2011-2012 гг.
Выборы
Западные страны и расположенные в них организации наблюдателей систематически критиковали проводившиеся в путинский период выборы за недостаточную демократичность и за нарушения в пользу проправительственных кандидатов. Отвергая эти обвинения, российские официальные представители заявляли, что проведение выборов полностью соответствует самым высоким международным стандартам, и что в самих критикующих Россию странах имеют место серьёзные нарушения. Главной мишенью в данном случае стали, опять-таки, Соединённые Штаты, а именно выборы 2000 г., когда Джордж Буш-младший стал президентом, получив в абсолютном выражении меньше голосов, чем Ал Гор и имел место инцидент с пересчётом голосов во Флориде.
Такого рода полемика стала особенно жаркой во время цикла российских избирательных кампаний 2011-2012 гг. В феврале 2012 г. глава Центральной избирательной комиссии Владимир Чуров назвал российскую избирательную систему одной из самых передовых, открытых и пользующихся доверием в мире. Напротив, осенью 2012 г. Чуров и Министерство иностранных дел в своих докладах подвергли жёсткой критике избирательную систему США за непрямые выборы президента, отсутствие единой системы регистрации избирателей и подсчёта голосов, отказы в допуске некоторым иностранным наблюдателям и другие проблемы. В одном из своих публичных выступлений Владимир Чуров заявил, что поражён наглости Соединённых Штатов, пытающихся учить Россию демократическим ценностям в то время, как «нет более плохо организованных выборов, чем американские». Наконец, в ходе своей пресс-конференции в декабре 2012 г. он заметил, что в то время как распространённость досрочного голосования в ходе российских выборов подверглась критике со стороны западных наблюдателей, та же самая практика ещё более распространена во время выборов в США. Хотя такого рода утверждения опираются на некоторые факты и опровергнуть их порою довольно нелегко, их главная проблема чаще всего заключается в выхватывании единичных фактов из общего контекста, в котором определяющую роль играют уровень политической конкуренции, возможность выражать свою точку зрения в СМИ и, наконец, обеспечение доверия участников выборов к процессу подсчёта голосов.
Сопоставление случая Косово со случаями Абхазии и Южной Осетии
Россия резко осуждала военную операцию НАТО против Югославии в 1999 г., последующий вывод Косово из-под югославского контроля и, наконец, поддержку многими западными странами провозглашения независимости Косово в начале 2008 г. Российские представители обвиняли США и ЕС в применении двойных стандартов, заключавшихся в признании независимости Косово от Югославии и непризнании независимости Абхазии и Южной Осетии от Грузии.
До начала своего военного конфликта с Грузией в августе 2008 г. Москва отрицала своё намерение использовать «косовский прецедент» для признания Абхазии и Южной Осетии. Такое признание последовало, однако, в конце августа. Реагируя на критику со стороны некоторых западных стран, делавших акцент на том, что признание должно основываться на учёте совокупности особых обстоятельств исторического и иного характера, тогдашний президент Дмитрий Медведев заявил, что Абхазия и Южная Осетия также как и Косово являются особыми случаями. Таким образом, для оправдания своего довольно спорного с точки зрения международного права шага, Москва прибегла к практике самих стран Запада, оправдывавших признание независимости Косово совокупностью подбираемых под конкретные случаи и поддающихся произвольным интерпретациям критериев.
Реакция стран Запада и российской оппозиции
Западные страны время от времени пытаются реагировать на сомнительные отсылки российских властей к их нормам и практикам. Подобные возражения, однако, обычно слабо заметны в российском информационном пространстве также как и российские аргументы в информационном пространстве западных государств. Официальные представители последних (также как и России), как правило, не проявляют хотя бы даже небольшой самокритичности даже в тех случаях, когда критика со стороны оппонентов имеет под собой основание.
Что касается российской оппозиции, то её представители обычно весьма скептически относятся к ссылкам сторонников режима на западный опыт и зачастую подозревают, что такого рода отсылки служат прикрытием для недемократических или репрессивных мер. Внутренние (особенно либеральные) оппоненты путинского режима периодически стремятся доказать необоснованность подобных сопоставлений. К сожалению, аргументы оппозиции обычно также плохо слышны в российском информационном пространстве и к тому же не всегда являются более глубокими, чем у противоположной стороны; тогда как доводы сторонников режима все чаще основываются на достаточно серьёзном изучении опыта США и стран ЕС (как это было, например, в дискуссии по поводу ужесточения законодательства о порядке проведении митингов). Представители оппозиции порою скептически относятся к отсылкам представителей власти к опыту западных стран даже тогда, когда обращение к такому опыту является следствием искреннего желания властей улучшить систему управления. Например, оппозиционеры довольно скептически отнеслись к введению в России таких стандартных антикоррупционных мер, как декларирование чиновниками своих доходов (сочтя их имитацией борьбы с коррупцией), а также планы по введению в оборот многофункциональных идентификационных карт (также распространённых во многих странах ЕС), выразив опасение, что содержащие большой объем считываемой информации удостоверения личности могут быть использованы властями для слежки за гражданами.
Заключение
Систематическое указывание на недостатки оппонента в ответ на его критику без всякого стремления принять эту критику во внимание является неэтичным образом поведения как на индивидуальном уровне, так и на уровне международных отношений. Российские власти все чаще прибегают к этой тактике, не принимая в своей аргументации во внимание разные политические и правовые контексты сравниваемых государств, манипулируя приводимыми примерами и произвольно выбирая среди них самые выгодные для себя.
Вместе с тем, российская ответная критика отнюдь не всегда является несправедливой и поэтому, по крайней мере в некоторых случаях, должна рассматриваться западными оппонентами Москвы серьезно и конструктивно. По мере того, как российская внутренняя политика ужесточается, отсылки к западным нормам и практикам для оправдания такой политики становятся все более детальными и аргументированными. Чтобы отреагировать на ответную критику, в ряде случаев требуется профессиональный анализ объёмных докладов, подготовленных российскими официальными инстанциями, а также доведение точек зрения представителей западных стран до сведения российской аудитории. Проблема заключается ещё и в том, что полноценный ответ на российские претензии нередко требует от западных стран некоторой доли самокритики; однако для западных политиков может быть довольно рискованным косвенно признавать недочёты своей деятельности, ибо это чревато ухудшением их имиджа в глазах своих избирателей. Принимая во внимание это соображение, российские власти, по-видимому, могут ещё долго и небезуспешно прибегать к тактике натянутых сравнений предпринимаемых ими недемократических мер с нормами и практиками западных стран, даже если российская политическая система будет гораздо больше расходиться с западными демократическими стандартами, нежели это имеет место сейчас.
