Тезисы призваны оспорить наиболее распространенные представления о российско-американских отношениях: будто две страны являются противоположностью друг друга, будто бы у них нет ничего общего, а также утверждения о неизменности устремлений и политики каждой из стран на протяжении веков, о том, наконец, будто отношения между ними строятся исключительно на основании «геополитического» или стратегического соперничества. В текст, таким образом, вошли неочевидные сегодня идеи; собственно, их неочевидность и была основным критерием отбора тезисов.
1. Россия и Америка исторически близки друг другу.
Обе страны являются вариантами Европы, обе на протяжении последних столетий используют политический язык Европы для построения обществ, отличающихся от европейских (и тем обе страны отличаются от неевропейских Китая или других народов вне европейского ареала). Накал взаимной критики частично объясняется использованием этого общего языка: страны за пределами этой общности могли быть сколь угодно далеки от идеала, но не становились объектами критики, поскольку предполагалось, что их надо описывать другим языком.
Более того, на протяжении многих десятилетий «общим местом» в рассуждениях русских и американцев было подчеркивание того факта, что обе страны являются «новыми», примерно в одно и то же время (в XVIII веке) начавшими принимать деятельное участие в делах Европы, но не ставшими Европой. Резкая критика российской политической системы американцами на протяжении двух столетий (и отсутствие сопоставимой критики, например, китайской политической системы) объясняется, в частности, тем, что Россия считалась частью той же самой цивилизационной общности, а значит, могла быть судима на основании тех же ценностей. Для европейцев, с другой стороны, Россия и США уже в XIX веке стали обозначать два крайних варианта собственного развития Старого Света, две «границы», между которыми разместилась в политическом смысле сама Европа.
2. Америка в значительной ее части создана эмигрантами из России и в этой ее части является проекцией России, какой она должна была быть, по мнению эмигрантов.
Начиная с последней четверти XIX века из России в США эмигрировали миллионы людей, бежавших от репрессивного государства и от революции; они переделали Америку в соответствии со своей мечтой (и помогли ей невзлюбить страну, из которой бежали). Эмигрантская Россия является важным слагаемым американской идентичности, многое в США (воспринимаемое нами как сугубо американское) создано людьми, родившимися в России (или при их ключевом участии), от Голливуда (плеяда создателей крупнейших студий и режиссеров) до популярной музыки (Ирвинг Берлин), от воинственного анархизма (Эмма Гольдман) до «евангелия капитализма» (Айн Рэнд); от вертолетов (Сикорский) до телевидения (Зворыкин) и «Гугла» (Брин).
У большинства эмигрантов сохранилось резко критическое отношение к стране, из которой они уехали, и эта критика была донесена эмигрантами из России до американцев. Вместе с тем собственные идеалы этих людей сформировались в России, пусть методом «отталкивания» от российской действительности, как и их новая американская идентичность. Таким образом, вклад эмигрантов в становление Соединенных Штатов зависел от их российского опыта.
3. Россия и США делят часть своей собственной истории.
Русская Америка — Аляска более ста лет была русской территорией, прежде чем стала территорией США (какой и остается почти полтора столетия). Для обеих стран история Аляски — часть отечественной истории.
Значение этого факта не до конца осмыслено; он, однако, может стать важным элементом общей идентичности россиян и американцев. Тем не менее, очевиден и тот факт, что споров варианты истории Аляски, написанные в России и в США, не вызывают.
4. На каждом витке собственной модернизации начиная с середины XIX века Россия опиралась на опыт и технологии США.
Технологических заимствований и «следов» американского влияния в России едва ли не больше, чем следов любой другой страны (хотя это трудно оценить количественно). Первые железные дороги и пароходы, телеграф и швейная машинка «Зингер», ружье-«берданка» и первый разводной мост на Неве, крейсер «Варяг» и «великие стройки» первой пятилетки (Магнитка и Сталинградский тракторный, Нижегородский автозавод и Днепрогэс) — все это создавалось и строилось при участии или под непосредственным руководством американских инженеров, часто по их проектам (иногда доработанным отечественными специалистами). Искусственное замалчивание этого наследия в эпоху Холодной войны привело к массовому невежеству, чреватому неожиданными открытиями.
5. Необходимость реагировать на внешнюю политику друг друга всегда была вторична по сравнению с поддержкой собственной идентичности, поэтому наталкивалась на проблемы и требовала времени и усилий по вписыванию новых угроз в существующую систему образов.
Чаще всего Россия попадала в фокус внимания американского общества в период внутреннего кризиса США, когда американцам нужен был кто-то «опекаемый» или враждебный для того, чтобы поднять самооценку или сплотить общество.
Так, конец «разрядки» в середине 1970-х и переход американской внешней политики к резкой критике нарушений прав человека в СССР трудно объяснить с точки зрения «геополитического соперничества»; гораздо более убедительным представляется поиск американскими элитами нового источника национальной гордости в условиях наложившихся друг на друга кризисов демократического правления (Уотергейт), экономики (результат поднятия цен на нефть) и военной мощи (уход из Вьетнама). Успехи (внутри)американского движения за гражданские права оказались самым серьезным достижением американского общества в предыдущее десятилетие, и именно эта тема была включена президентом Картером в политику страны на советском направлении, — не для того чтобы добиться чего-то конкретного в отношениях с главным соперником, а чтобы убедить собственных сограждан, что Америка сохраняет лидерство и может и дальше занимать позицию ментора по отношению к СССР.
В этом смысле и помощь российским голодающим в 1890-е или 1920-е оказывалась, помимо прочего, способом утвердить самооценку американцев, также ставя их в более высокое положение. Россия была удобным «Другим», а на протяжении XX века — «конституирующим Другим» для американской идентичности.
В свою очередь, усиление антиамериканской риторики в России начиная с 2012 года может быть объяснено необходимостью найти выход из внутриполитического кризиса 2011–2012 годов.
6. Образ России в США выстраивался как ответ на задачи внутренней «повестки дня».
Хотя Россия — это страна классической литературы и музыки (эту тему в США всегда развивали «русофилы», предлагавшие, правда, не обращать внимания на проблемы российской политики и характер русского государства), но для многих американцев более важным было, что это страна с талантливым народом и репрессивным государством, иногда сменяемым просвещенным правителем (в таком восприятии царская Россия была равна Советскому Союзу, который, в свою очередь, мало отличался от путинской России), а также страна-тюрьма, — такой образ рисовали в XIX веке американский путешественник Джордж Кеннан, описавший в своей книге «Сибирь и ссылка» обширную территорию за Уралом как место ссылки и каторги лучших людей России, а в двадцатом — Александр Солженицын, вряд ли предполагавший, что его «Архипелаг ГУЛАГ» будет читаться в США с узнаванием: в нем американцы увидели подтверждение кеннановской картинки. Вместе с тем самым важным с политической точки зрения оказался еще один образ России — союзника в войнах.
7. Наибольшее сближение с Россией со стороны США случалось в ситуации угрозы.
Россия — традиционный союзник Америки в ее больших войнах; тут вспоминается множество примеров, от «декларации о вооруженном нейтралитете», с помощью которой Екатерина II поддержала войну колоний за независимость, до Крымской войны, когда американские хирурги работали в госпиталях Севастополя, осажденного объединенными армиями Англии, Франции и будущей Италии, от американской Гражданской, где уже Россия оказалась единственной европейской державой, поддержавшей Север, до Первой мировой, в которую США вступили после известия о революции в России (и Вудро Вильсон указал на это в своей речи в конгрессе), наконец, от Второй мировой войны, где СССР и США были союзниками, до «войны с террором», в которой Россия снова поддержала американскую администрацию. Это, правда, не мешало странам оказываться по разные стороны в региональных конфликтах, но, в отличие от вышеперечисленных, ни один из них не воспринимался в США или в России-СССР как несущий угрозу самому существованию страны.
8. Образ Америки в России — многослойный.
Он включает в себя, в частности (перечислено по мере формирования; список, безусловно, неполный), Америку как страну индейцев, свободы, техники и изобретательства, расовой дискриминации, союзника в войнах, страну активной/агрессивной внешней политики.
Индейцев в России узнавали через посредничество французского Просвещения как руссоистских «благородных дикарей» и на протяжении двухсот лет испытывали к «краснокожим» симпатию; будь это увлечение книгами Джеймса Фенимора Купера или «вестернами» производства студии ДЕФА, кампания в поддержку Леонарда Пелтиера или обсуждение перспектив отделения от США племени лакота.
Начиная с Войны за независимость Америка сохраняет в России свой образ страны свободы. О такой Америке писал Радищев в оде «Вольность», на ее конституционные проекты ориентировались декабристы, в эту Америку устремлялись эмигранты, и о ней разговаривали диссиденты. Превосходство американцев в технике и изобретательстве, впервые «открытое» русскими в 1830-е годы, стало постоянной темой в модернизационных проектах России.
Наконец, вошедшее в поговорку «у вас негров вешают» в самом деле стало неотъемлемой частью образа США в России. Что касается активной внешней политики США, то тут Америка подхватила у Великобритании ответственность «мирового жандарма», со всеми ее плюсами и минусами, и эта часть образа США вовсе не уникальна для России: за то же самое Америку критикуют во многих странах мира.
Каждое слагаемое этого образа может быть актуализировано в любой момент в соответствии с текущим запросом национальной повестки дня.
9. Наибольшее сближение с США со стороны России случалось в период российских реформ.
В самом деле, США были моделью для российских реформаторов и революционеров, даже если они (как большевики) намерены были пойти гораздо дальше американского опыта. Американский опыт изучали декабристы и Николай I, на него оглядывались Александр II и большевики, из США везли в СССР инновации Никита Хрущев и Михаил Горбачев; последняя по времени попытка модернизации в президентство Дмитрия Медведева также характеризовалась сближением с США и началом заимствования хайтека.
Напротив, каждый период стагнации, контрреформ или установления стабильности характеризовался отдалением от США, распространением представлений о несовместимости российского и американского опыта. В эти моменты американская модель выглядит как опасная, разрушительная и заслуживающая запрета и вытеснения.
10. Российские революционеры и реформаторы, как и эмигранты из России, «вписывали» в свое представление о США собственные идеалы.
Образ Америки, бытовавший в России, был в силу этого неточен, отражал мечты россиян в большей степени, чем американскую реальность. Это было одной из причин разочарования в США при столкновении с реальной страной и реальным обществом.
В самом деле, мало кто из российских революционеров XIX–XX веков имел собственный опыт жизни в США (а те, кто имел такой опыт, как, например, Николай Чайковский, не были радикалами). В их текстах США представлялись Утопией, в которой уже воплощены их реформаторские планы. Поэтому анархистам Америка казалась страной без правительства, а социалистам — страной организованного общества. Все находили для такого описания свои источники. Неудивителен успех американского писателя Эдуарда Беллами, чей фантастический роман о грядущем в Америке социалистическом обществе читался вслух в рабочих кружках России рубежа XIX–XX веков (и пользовался там куда большей популярностью, чем тяжелый для чтения Карл Маркс).
Проблема наступала только в том случае, если российские реформаторы или революционеры сталкивались с реальными США. Они оказывались страной свободы, — но не такой свободы, какую представляли себе российские анархисты или социалисты. Массовое столкновение с реальностью произошло в 1990-е годы, что стало одним из источников резкого роста антиамериканизма в России: США теперь трудно было играть роль Утопии, а реформаторам — вписывать в американскую действительность свои мечты.
11. Американцы в начале каждой российской революции или эпохи реформ в России испытывали необоснованные надежды, а потом — необоснованно глубокое разочарование.
Так было в эпоху революции 1905–1907 годов, в феврале 1917-го, в период перестройки и распада СССР в 1991 году. Сначала в США звучали надежды на создание «Соединенных Штатов России», а после авторитарного поворота — оценки России как «неизменной» и нереформируемой.
И то и другое очевидно неверно. Однако более сложный образ России труднее усвоить, а неудача в реформировании России воспринимается американцами как собственный провал (ответственность за который возлагается разными американскими политическими силами друг на друга; так, постоянная тема внутриполитических дискуссий в США последних двадцати лет — «Кто потерял Россию?»). Кроме того, продолжает сказываться тот факт, что представления о России в Америке в значительной степени черпаются из текстов эмигрантов и российских реформаторов или оппозиционеров, которые зачастую используют тот же политический язык для описания российской действительности, который задает представление о России как об отсталой и зачастую враждебной стране.
12. В 1990-е Россия перестала играть роль «конституирующего Другого» для США, но Америка остается таковой для России.
Американцы перестали беспокоиться по поводу России как военной угрозы. Политический язык, ранее распространявшийся только на Европу (включая США и Россию), вышел теперь за ее пределы; ничто не мешает описывать с его помощью хоть Китай, хоть страны Африки. Новые волны эмиграции из других регионов мира продуцируют в США новую повестку дня и новые проблемные точки.
Зато в России по-прежнему и политики, и граждане с охотой сравнивают собственную политику и собственные проблемы с американскими. Сравнение с США остается важнейшим пунктом обоснования любого законопроекта или любого политического решения, от закона об «иностранных агентах» до аннексии Крыма. Но это сравнение используется не только политиками — оно остается частью повседневной жизни.
