На сайте Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин опубликовал статью «Контурная карта российской геополитики: возможная стратегия Москвы в Большой Евразии»
приурочив ее к пятилетию радикального поворота внешней политики Кремля.
По мнению Тренина, конфликт России с Украиной обозначил несколько долгосрочных трендов: активное противоборство с США (которое, вероятно, продолжится даже при смене российского президента), отчуждение от Европы, сближение с Китаем (из которого тот пока получает выгоды больше, чем Россия), дальнейшее обособление бывших советских республик от России. Тем не менее Россия остается свободной в принятии своих внешнеполитических решений, для нее в мире нет гегемонов и авторитетов. Политическое одиночество требует статуса «Великой державы», это не прихоть правителей, а условие выживания. Однако «величие» в традиционном смысле сохранять всё труднее, в будущем же миссией России могло бы стать поддержание геополитического равновесия и укрепление безопасности в различных регионах. Основную часть текста представляет набор рекомендаций по отношениям России со странами-соседями.
С одной стороны, статья содержит множество бесспорных положений. Нельзя, например, не поддержать призыв к России «в полной мере реализовать свой человеческий потенциал во всех областях — экономике, науке и технике, культуре, социальной сфере», а также «следовать провозглашаемым ценностям, прежде всего правовым как у себя дома, так и на международной арене». Веско звучит и констатация необходимости «фундаментальных изменений в политико-экономической системе России».
Я также согласен с необходимостью «трансформации политического режима, обслуживающего сегодня почти исключительно элиту страны, в государство, основанное на правовых и этических нормах». Остается, однако, не до конца понятным, описывает ли остальной текст «возможную стратегию Москвы» в условиях, когда такая трансформация состоялась (Тренин прямо пишет, что его рекомендации окажутся полезны, только «если внутренняя ситуация изменится»), либо все же автор анализирует, что должен сделать нынешний российский режим (на что указывает характер рекомендаций, в которых нет ничего, на что нынешний Кремль не мог бы пойти).
Но именно здесь находится важнейшая развилка, определяющая возможности и ограничения проведения Москвой той или иной политики. Очевидно, что спектр возможного на международной арене для нынешней власти весьма узок вследствие принятых ею пять лет назад решений и что он будет шире практически у любого политического режима, который ее сменит. Но тогда разговор о возможной стратегии стоило бы начать с анализа тех ограничений внешней политики, которые стали результатом провалов и ошибок нынешней власти, а не с «несовпадения политических ценностей» с ЕС или с «редкого свойства» россиян «ценить собственный политический суверенитет выше экономических и других благ». И тогда важнейшей частью стратегии должно стать понимание того, каким образом эти ошибки можно исправить. Без этого остается неясным, как можно избавиться от санкций и внешнего давления и перейти к строительству «современной страны глобального уровня».
Глядя на эти объяснения, догадываешься, что автор все же предлагает стратегию для существующей власти, то есть отказывается рассматривать возможность смены внешнеполитического курса и предлагает лишь частичную его корректировку.
Однако, с моей точки зрения, и в этом случае статья выглядит не вполне убедительно. Рекомендуя российскому МИДу внешнюю политику по отношению к другим странам, Д. Тренин не пытается посмотреть на нее со стороны этих стран; между тем любая внешняя политика может быть успешной только при условии понимания партнера.
Часть партнеров России — такие же, как она, или более жесткие авторитарные режимы, где, по словам Тренина, «внешняя политика творится узкими группами „решателей“ при помощи ограниченного числа посвященных». Однако соседями России являются очень разные государства (как верно указывает автор, от Норвегии до КНДР), и мне кажется очевидным, что решения в них принимают по-разному. Вопреки утверждению автора об универсальности системы «решателей», в большинстве стран Европы и в Соединенных Штатах внешняя политика становится частью демократического процесса и зависит от мнений и представлений широкого круга избирателей, а также используется политиками для достижения внутриполитических целей. Конечно же, такую политику трудно предсказывать с помощью инструментария политического реализма и тем более избранного Трениным в этой статье «геополитического» подхода, но это не значит, будто на этом направлении Россию ждет тупик и единственной стратегией остается «одиночество».
На самом деле «геополитика» в статье — скорее метафора, чем реальная методология, и это было бы скорее преимуществом текста, если бы он не был перегружен другими концептами, отбрасывающими внешнеполитическую мысль на полвека, а то и больше назад. Как еще отнестись к утверждениям, что «статус великой державы не столько прихоть российских правителей, сколько необходимость для традиционно одинокой страны, одно из важнейших условий ее выживания» или что «великая держава обязана выполнять некоторую миссию»? Причем, по мнению Тренина, «для России такой миссией могло бы стать поддержание геополитического равновесия и укрепление безопасности в различных регионах Большой Евразии и на континенте в целом». Это трудно прочитать иначе, как недвусмысленную заявку на зону особой ответственности, раздел мира и ограничение суверенитета соседей.
Вернемся ненадолго и к спорному, на наш взгляд, утверждению Тренина о «редком свойстве отечественных элит и общества ценить собственный политический суверенитет выше экономических и других благ и быть в состоянии политическими или военными средствами отстаивать его». В этом пассаже интересно, что противопоставление «политического суверенитета» «экономическим и другим благам» не предполагает вариантов одновременного сохранения того и другого, а представление о международной системе имплицитно предполагает чье-то доминирование. Только так можно объяснить «одиночество» России, не согласной вписываться в систему международных отношений, в создании которой она сама участвовала еще в ипостаси Советского Союза.
Много написав про политику Москвы по отношению к отдельным странам, автор, видимо, сознательно ничего не сказал о международных режимах. В тексте даже случаи Северной Кореи и Ирана не вписаны в глобальный режим нераспространения ядерного оружия, а ООН упомянута только в связи с местом России в Совете безопасности как ресурсом ее внешней политики. Статья описывает мировую политику таким образом, как будто не только ялтинская, а вся вильсоновская система международных отношений, которой в этом году исполнится сто лет, просто не существует.
Понятно, что из перспективы поствильсоновского мира «самостоятельность России» — кажущееся завоевание. Ткань международных отношений плотна, и каждая страна может быть рассмотрена как пересечение многих нитей на этой ткани. Порвав все связи, страна рискует провалиться в образовавшуюся дыру, — и именно эта перспектива беспокоит, например, американских критиков внешней политики президента Трампа, который по-своему пытается вернуть США «самостоятельность». Альтернатива самостоятельности вовсе не зависимость от кого-то, а включение в сложные системы взаимозависимостей, из которых состоит современная мировая политика.
Контурная карта Тренина не включает в число соседей России Соединенные Штаты, — видимо, Берингов пролив был вынесен в ней на какую-то другую страницу; однако США в тексте присутствуют, главным образом, в качестве противника в «гибридной войне», разразившейся между двумя странами в результате «украинского кризиса». Но в современном мире присутствие Соединенных Штатов невозможно игнорировать, и потому любой анализ двусторонних отношений России с другой страной оказывается неполным без понимания, как на них повлияют США.
Вполне вероятно, что Тренин окажется прав в своем предположении, что «даже смена высшей власти в России, когда бы она ни произошла, совершенно не обязательно приведет к окончанию конфронтации с Вашингтоном», хотя, с моей точки зрения, это может случиться не потому, что от Москвы будут требовать «признать поражение», а исключительно в силу внутриполитических процессов в США, где «Россия» как политический образ и аргумент давно отделилась от России как реальной страны. Это же, собственно, характеризует и российское отношение к Америке.
Наконец, принципы внешней политики, предлагаемые Трениным, сознательно лишены ценностей; показателен призыв «гибко сочетать нормы международного права и принципы справедливости», что лишает нормы международного права какого-либо смысла.
Жаль, что за рамками статьи остался вопрос об отношении к тем событиям, пятилетию которых она посвящена. Понятно, что даже при желании вернуть международные отношения хотя бы на уровень 2013 года, сделать это невозможно, как нельзя сделать из ухи снова аквариум; и потому внешнеполитические рекомендации составляются исходя из сегодняшнего состояния международных отношений. Однако отношение к сделанному ранее формирует принципы политики в гораздо большей степени, чем абстрактные теоретические пожелания. Недавняя отмена Государственной Думой осуждения введения советских войск в Афганистан меняет один из принципов внешней политики в большей степени, чем обновление «Стратегии национальной безопасности».
Чтобы не сводить свою заметку к критике чужого текста, попробуем развить одну из заявленных проблем и все же понять, что такое Россия для стран Европы и Соединенных Штатов. В самом деле нашей стране на этом направлении не будет легко.
Выйдя в своем анализе за рамки последнего пятилетия, мы увидим, что Россия является традиционно важным Другим Европы, ограничивающим ее с Востока. (В эпоху Брекзита нельзя не отметить симметричную в этом смысле роль Англии как западного предела Европы, который также не может решить для себя проблему принадлежности к старому континенту). И в европейской политической мысли, и в России на протяжении веков существовал запрос на поиск взаимных отличий, поскольку противопоставление России и Европы было обусловлено структурно. При этом содержание этих отличий менялось на протяжении веков.
Упомянутое Трениным «несовпадение политических ценностей», ставшее причиной расхождения путей России и ЕС, с российской стороны обусловлено тем самым режимом, который, по его мнению, нуждается в трансформации (и не факт, что после такой трансформации его ценности не окажутся заметно ближе к европейским), а с европейской — служит одним из постоянных аргументов в битве за европейскую идентичность, обострившуюся в последние годы в связи с расширением Европы и миграционным кризисом. Отмеченное Трениным «менторство европейцев» является одной из форм отношения с Другим, который и должен (в конструктивистской перспективе) рисоваться в роли либо ученика (объекта помощи), либо угрозы. Можно согласиться с предложением не «нагнетать в Европе страхи по поводу российской угрозы», но надо понимать, что настоящей задачей является выход из дихотомии «ученик и объект помощи или угроза». Поиск различий в ценностях России и Европы снова стал популярным видом спорта с обеих сторон, а вот поиск общего практически не встречается.
В заключение еще раз напишу, что в статье Дмитрия Тренина содержится множество утверждений, с которыми я не могу не согласиться. Его статья — «мягкая» критика нынешней внешней политики России. Однако мне кажется ошибочным сам способ и структура рассуждения о внешней политике, представленные автором, а нынешний курс Москвы, с моей точки зрения, заслуживает более жесткого разбора.
