Как наркотрафик влияет на государственные репрессии, есть ли связь между оснащенностью силовых структур и присутствием людей из ОПГ в центральном госаппарате? А если речь идет об авторитарных режимах Центральной Азии? Американские исследователи написали провокативную статью, сравнив Таджикистан и Киргизию и основываясь на изучении десятков документов и экспертных интервью, и их выводы показались настолько необычными и шокирующими, что мы решили пересказать этот научный текст. Выводы и обобщения, которые делают ученые, еще требуют подтверждения другими исследованиями.
Центральная Азия нечасто привлекает внимание политологов-теоретиков, стремящихся не просто описать происходящие в регионе процессы, а найти ответ на фундаментальные вопросы об устройстве здешней политической жизни. Исключением стала работа Лоуренса Марковица (Lawrence Markowitz, университет Роуэна) и Марии Омеличевой (Mariya Omelicheva, университет штата Канзас в Лоуренсе) Disciplined and undisciplined repression: illicit economies and state violence in Central Asia’s autocracies («Контролируемые и неконтролируемые репрессии: теневая экономика и государственное насилие в автократиях Центральной Азии»). В этой работе ученые сравнивают Таджикистан и Кыргызстан и пытаются объяснить, почему одни авторитарные режимы осуществляют точечные, адресные репрессии против враждебных им сил и индивидов, а другие бьют хаотично, нацеливаясь на любые подозрительные объекты.
Выбирать мишени разумно
Что же именно делает силовые меры эффективными?
Этот вопрос не так прост, как может показаться. Любому режиму, и особенно авторитарному, для выживания необходимы репрессии низкой интенсивности. К ним относятся не расстрелы и посадки, а закрытие критически настроенных СМИ, возведение преград для независимого бизнеса, создание невыносимых условий работы для НКО и оппозиционных политических движений, запрет религиозных организаций. Иными словами, используются меры, нацеленные не на уничтожение, а на подталкивание людей и организаций в «правильном» направлении, что сокращает их возможности «раскачивать» правящий режим. Но для реализации таких точечных репрессий необходима разветвленная служба безопасности и другие административные структуры, способные разумно выбирать мишени.
Если вести репрессии жестоко и беспорядочно, не отличая виновных от невинных, это приведет к обратному результату: ранее равнодушные и даже лояльные к власти силы могут возмутиться и вступить в ряды оппозиции. Устойчивости режима также угрожает ситуация, когда репрессии забирают «под себя» доносчики и коррумпированные чиновники, использующие карательные меры для личного обогащения. Чтобы не допустить такое развитие событий, опять же, необходим разветвленный и дисциплинированный аппарат служб безопасности.
От чего же зависит дисциплинированность репрессивного аппарата государства? На этот счет у политологов есть разные мнения. Одни актуализируют уровень угрозы режиму, другие – исторические традиции работы силовых ведомств, третьи – международную обстановку и количество собираемых налогов. Однозначного объяснения ни одна из этих теорий не дает. Марковиц и Омеличева предложили достаточно необычную идею: способность авторитарных лидеров проводить адресные и организованные репрессивные действия прямо зависит от их контроля над теневой экономикой в стране.
Для проверки своей гипотезы ученые решили сравнить два во многих отношениях схожих государства Центральной Азии – Кыргызстан и Таджикистан. Обе горные республики в Советском Союзе занимали примерно равное положение, обе после 1991 года пережили ослабление центральной власти (по сравнению с соседними Туркменистаном и Узбекистаном) и обе стали ключевыми транзитными зонами для наркотрафика, оргпреступности и исламских радикалов из сопредельных стран. Кыргызстан и Таджикистан относятся к государствам наркотранзита, поскольку доходы от наркоторговли там равны или даже превышают их валовой внутренний продукт. Всего по классификации ООН в мире насчитывается 22 подобных страны (при этом подчеркивается, что наркотиков через них провозится больше, чем производится или потребляется). Государства наркотранзита выступают ключевыми звеньями глобальной теневой экономики и поэтому дают отличный материал для изучения того, как экономические ресурсы влияют на государственный аппарат принуждения.
При всем историческом сходстве двух республик службы безопасности там развивались по совершенно разным траекториям. В Таджикистане, несмотря на коллапс государства и многолетнюю гражданскую войну, были выстроены мощные и гибкие силовые структуры, способные эффективно следить за потенциальными угрозами, внедряться в самые разные слои общества и точечно нейтрализовывать врагов режима. В Кыргызстане же службы безопасности страдают от хронического финансового и кадрового голода и прибегают к хаотическому насилию (прежде всего против национальных меньшинств); насилие это не достигает поставленных целей и лишь вызывает недовольство в обществе. В чем же секрет успеха правящего режима Таджикистана и его «цепных псов»?
Чтобы ответить на этот вопрос, исследователи изучили десятки документов и в 2016-2017 годах провели серию экспертных интервью с журналистами, учеными, работниками НКО и международных организаций, а также сотрудниками правоохранительных органов и служб безопасности обеих стран. Больше всего их интересовала именно внутренняя кухня силовых структур и действующие там неформальные практики.
Слабость силовиков ведет к насилию
Различные узбекские и таджикские группировки борются за контроль над маршрутами перевозки опиума и героина через южные районы республики еще с 90-х годов прошлого века. Пытаясь проводить экономические реформы, правительство Аскара Акаева удерживало наркоторговцев на расстоянии, не давая им проникать в центральные структуры власти. Как пишут авторы статьи, «стремясь к осуществлению политических и экономических реформ, правительство Кыргызстана заключило сделку о нелегальных доходах, что дало возможность убрать людей, задействованных в наркотрафике, из центрального аппарата. И некоторые преступные группировки, которые работали под «представителями правящей семьи», связанной с Аскаром Акаевым, получили большую независимость от своих покровителей».
Только в конце девяностых наркоторговля начала консолидироваться под эгидой «короля» Баямана Эркинбаева, однако его смерть в сентябре 2005 года, а также «тюльпановая революция», разрушившая достигнутые при правлении Акаева договоренности, снова ввергли наркоторговлю в хаос. Местные элиты и силовики стали устанавливать связи с ОПГ, которых в 2005-2010 годах насчитывалась здесь более тридцати (правда, небольших по размеру, по пять-пятнадцать человек). Важно, что при всей этой анархии, бесконечных конфликтах узбекских, таджикских и киргизских ОПГ наркобароны не шли во власть, предпочитая просто «отстегивать» силовикам на местах.
Насколько слаб контроль правительства Кыргызстана над цветущей там теневой экономикой, можно понять по тому, как мало здесь конфискуется крупных партий наркотиков. Конкуренция между разными силовыми ведомствами страны не позволяет ни одному из них взять всю наркоторговлю исключительно под свой контроль: как только происходит что-то подобное, противники тут же сливают компромат и обвиняют конкурентов в незаконных действиях.
В Таджикистане ситуация иная. Здесь в наркоторговлю непосредственно вовлечены целые правительственные организации. По мнению ученых, правящие элиты Кыргызстана так и не смогли наложить руку на сверхприбыльный наркотранзит – и поэтому у них очень слабая мотивация развивать силовые структуры, курирующие эту сферу. Например, Агентство по контролю за наркотиками было создано только в 2003 году, распущено при Курманбеке Бакиеве (2009), снова открыто в 2010-м и потом опять упразднено в 2016-м. Сбором данных и систематическим анализом ситуации на рынке наркотиков в Кыргызстане занимается всего 10 человек (из которых только двое прицельно работают с полученной информацией). Для сравнения, в Таджикистане эти задачи решает целое подразделение стратегического анализа со штатом в 50 человек.
Итак, выстраивается любопытная цепочка. Государство не берет под контроль наркотрафик и прибыли от него – нет стабильного притока денег в силовые структуры и мотивации укреплять и расширять их, чтобы лучше контролировать наркотрафик, органы безопасности в целом слабы, недоукомплектованы и плохо координируют свою работу друг с другом (последнему способствуют еще и частые революции). Эти факторы влияют на общий характер работы силовиков: когда их используют, они работают топорно, хаотично, предпочитая действовать не избирательно, а давить на целые группы населения. В качестве примера авторы приводят беспорядки в Оше в 2010 году: вместо того чтобы адресно выявлять зачинщиков, кыргызстанская полиция начала массово обыскивать и задерживать жителей узбекских кварталов города. Сходным образом (при помощи зачисток и массовых арестов) ведется борьба и с религиозным экстремизмом: в 2012 году под предлогом борьбы с ним задержали 1822 человека, и в следующие годы это число только росло. При этом большинство арестов производится на юге страны.
Эти меры не сопровождались систематической борьбой с экстремизмом: закрытием мечетей, попытками проводить осмысленную религиозную политику, возвращением на родину кыргызстанцев, получающих исламское образование за рубежом. Слабые силовые структуры, вымогающие взятки и хватающие всех подряд, воспринимаются не как эффективные борцы с опасными для общества явлениями, а как враги узбекского меньшинства, среди которого в основном и производятся аресты. Такое отношение вызывает понятное недовольство у самих узбеков и поощряет их маргинализацию. Это, в свою очередь, делает их еще более подозрительными в глазах кыргызстанских силовиков – таким образом, возникает порочный круг стигматизации и насилия.
Наркотики идут во власть
После окончания гражданской войны центральные власти Таджикистана пытались вернуть контроль над регионами и стабилизировать ситуацию. Одним из средств стабилизации стала передача управления ключевыми институтами, в том числе силовыми структурами, бывшим полевым командирам. Это позволило последним выстраивать связи с ОПГ и наркомафией. В середине 1990-х рынок наркотиков в Таджикистане был поделен между несколькими группировками среднего уровня, которые выросли из ополчения времен гражданской войны и во главе которых стояли полевые командиры вроде Якуба Салимова или Мирзо Зиёева. Эти же люди стали занимать высокие посты в госаппарате. Таким образом, часть политических элит получила инструменты для уничтожения конкурентов и интеграции рынка наркотиков во власть.
Авторы статьи уверяют, что политическая элита «использовала свое положение, чтобы влиять на борьбу с наркотрафиком, устранять конкурентов и централизовать торговлю наркотиками». Марковиц и Омеличева считают, что президент Рахмон способствовал централизации контроля над торговлей наркотиками, «заменяя одних высокопоставленных чиновников другими ─ теми, кто был ему обязан». Таким образом, правящая элита, «связанная с людьми из администрации президента», в Таджикистане оказалась вовлечена в наркотрафик.
Доказательством реальности этих процессов, по мнению ученых, служат задержанные партии дурмана. В начале 2000-х, когда правящий режим убирал независимых наркомафиози и перехватывал контроль над транспортными маршрутами, объем конфискованных наркотиков резко вырос, а затем столь же резко упал – провластные структуры (таможня, пограничники, управление по борьбе с наркотиками, МВД) добились своих целей, и арестовывать наркотики стало невыгодно уже им самим. Исследователи уверены, что силовые структуры борются сейчас только с мелкими торговцами и перевозчиками, а крупные группировки просто платят власти огромные деньги и таким образом покупают свою неприкосновенность.
И вот парадокс: наркотические деньги, перетекающие в силовые структуры, создали капитал, позволивший радикально модернизировать службы безопасности страны – выстроить пограничную инфраструктуру, поставить систему камер скрытого видеонаблюдения в Душанбе, усовершенствовать технологические инструменты криминалистов и спецслужб. В результате качество работы полицейских выросло, уровень преступности упал, а чувство собственной безопасности среди населения укрепилось, пишут ученые. Одновременно силовой аппарат получил возможность реагировать на угрозы более гибко: например, после попытки переворота (возможно, инсценированного) в 2015 году спецслужбы подвергли точечным репрессиям около 150 представителей оппозиции и членов их семей, но не прибегали при этом к коллективным актам насилия против групп населения по этническому, региональному или религиозному признаку. Аккуратность таких репрессий очевидна при сравнении их с хаотичными и дискриминационными действиями силовых структур в Кыргызстане. Аналогичным образом – точечные аресты плюс агентурная сеть и скрытые видеокамеры во всех мечетях и медресе – власти Таджикистана держат под контролем и религиозную жизнь в стране.
Выводы ученых в целом могут показаться шокирующими. Выходит, что если наркоторговцев благодаря политическим и экономическим реформам не допускают до высоких кабинетов, силовые структуры оказываются бедными и дезорганизованными. Это приводит к тому, что их действия по укреплению режима и борьба с экстремизмом проходят хаотично и не приносят нужного результата, ущемляя при этом права широких слоев населения. Такая ситуация сложилась не только в Кыргызстане, но и, например, на Шри-Ланке: власти там слабо контролируют маршруты «Золотого треугольника», у них нет стимулов и средств укреплять силовые структуры, и в итоге они просто обрушивают на тамильское меньшинство (движение «Тигры освобождения Тамил-Илама») беспорядочные репрессии. А вот сращивание наркобизнеса и государства на следующем временном этапе парадоксальным образом приводит к повышению качества работы силовиков.
Впрочем, из вышесказанного, конечно, не стоит делать вывод о том, что наркоторговля на службе государства – это хорошо. Наоборот: сращивание теневой экономики и силового аппарата, повышение «качества» репрессивных мер только укрепляет авторитарные режимы, дает им мощнейший запас прочности и надолго отодвигает перспективы демократических реформ.
